События мая-июня 1968 года во Франции, в рамках которых произошло большое количество студенческих акций, вывели на первый план в общественных и политических дискуссиях проблему демократизации отношений в университетах, на предприятиях, в средствах массовой информации и в повседневной жизни в целом. Эмоциональный фон студенческого движения в Париже и других городах стал выразительной иллюстрацией накопившихся общественных противоречий, а также ключом к пониманию логики протеста и выдвинутых требований к руководству университетов и власти. В этой связи приобретает особое значение анализ студенческих эмоций в мае-июне 1968 года на основе сохранившихся источников, как официального, так и неофициального характера.

Какие эмоции испытывали студенты – участники и очевидцы протестного движения мая-июня 1968 года? Каким образом они проявляли их? Что говорит такая эмоциональная картина о характере развернувшегося движения? Как студенческие эмоции вписываются в историю французских университетов в столь переломный период? В настоящей статье мы ставим цель найти ответы на столь своеобразные, но принципиально важные для понимания современной истории Франции вопросы.

Эмоции являются важнейшей частью переломных исторических событий, и в этом отношении студенческие волнения мая-июня 1968 года не были исключением. Участники митингов и демонстраций, идеологи профсоюзных и политических организаций, авторы листовок, плакатов и надписей на стенах – все они испытывали многообразные эмоции, которые позволяют сформировать коллективный портрет французской учащейся молодежи и четче выявить логику ее протеста.

В 1960-е гг. Франция вступила в эпоху массового высшего образования. Такой вектор развития выдвигал на первый план задачу обеспечения эффективной работы высших учебных заведений в условиях постоянно растущего числа студентов. Однако не менявшиеся в течение многих десятилетий французские университеты не создавали эмоционально комфортную среду для своих учащихся. Жестко централизованная система управления ими, при которой любые административные или кадровые решения должны были утверждаться на уровне министерства национального образования, создавала архаичный и авторитарный по своей сути каркас. Внешняя иерархия дополнялась внутренней: профессор университета, особенно так называемый «профессор с персональной кафедрой», был бесконечно далек как от своих коллег – доцентов, преподавателей и ассистентов, так и, собственно, от студентов. Закрепляла этот дисбаланс сама организация учебы, когда значительная ее часть, особенно на факультетах филологии и гуманитарных наук, отводилась под лекции, как правило, проходившие в огромных залах на сотни человек. Такая довольно тяжелая психологическая обстановка заставляла обычного учащегося чувствовать себя одиноким. Любопытно, что резко критически настроенный по отношению к событиям мая-июня 1968 года известный социолог Раймон Арон в качестве главной черты французских, и прежде всего парижских, студентов назвал потребность в общении: по его словам, они представляли из себя «одинокую толпу», а приехавший из провинции в Париж молодой человек мог годами учиться, не сформировав круг своих друзей¹.

Или, к примеру, как мог ощущать себя студент на втором факультете филологии и гуманитарных наук Парижского университета, расположенном в пригороде Нантерр, в десяти километрах к северо-западу от французской столицы? Построенный и открытый в середине 1960-х гг. кампус, являвшийся предметом гордости университетского руководства, располагался «посреди нигде», на фоне остатков старой ветхой застройки и вдалеке от общественного и культурного пульса Латинского квартала, где находились основные здания Сорбонны. Студенты, учившиеся в Нантерре и проживавшие там же в общежитии, были словно искусственно заперты в некоем достаточно замкнутом мире. В этой ситуации посещение кампуса министром по делам молодежи и спорта Франсуа Мизоффом в январе 1968 года легко обернулось небольшим скандалом, в котором принял участие студент социологического отделения факультета, один из будущих лидеров протестного движения, Даниэль Кон-Бендит. Когда министр присутствовал на открытии бассейна, Кон-Бендит попросил у него сигарету и спросил, почему в его недавно вышедшей книге о молодежи ничего не говорится о сексуальных проблемах. Министр заметил, что если у его собеседника есть такие проблемы, то их можно решить, погрузившись в бассейн, а Кон-Бендит заявил, что это абсолютно «гитлеровский» ответ². Показательно, что, как рассказывал позднее в одном из интервью Кон-Бендит (который вдобавок жил тогда не в Нантерре, а в квартире в Париже), эпизод был полной случайностью, произошедшей лишь потому, что кто-то сказал ему и его товарищам, сидевшим в буфете после занятий, что в кампус приехал министр³.

Естественным образом, чувство одиночества подталкивало студентов к поиску единомышленников, к тому, чтобы стать частью того или иного сообщества. Во многом в этом кроется объяснение того, почему в 1968 году функционировало столь обширное количество самых разных профсоюзных и политических студенческих организаций, зачастую очень малых по своей численности⁴. Крупным студенческим профсоюзом был Национальный союз студентов Франции (НССФ), сформированный в 1907 году как Национальный союз всеобщих студенческих ассоциаций, который в период 1960-х гг. балансировал между университетской и политической повесткой дня, то добиваясь успехов, то сталкиваясь с идейными и кадровыми проблемами. В противовес оппозиционному НССФ при поддержке власти в 1961 году была создана лояльная по отношению к режиму Национальная федерация студентов Франции (НФСФ). Вообще, политический контекст 1960-х гг. во Франции, прежде всего режим президентской республики во главе с консервативным лидером Шарлем де Голлем, опиравшимся на преобладание правых сил в парламенте, способствовал идейным поискам молодежи в левом лагере. Антиколониальная повестка дня, важнейшей частью которой была поддержка Вьетнама в его противостоянии вмешательству США, также отражала значительное влияние левых взглядов во Франции⁵. У оппозиционных левых партий, таких как Французская секция рабочего интернационала (ФСРИ, будущая Социалистическая партия), Объединенная социалистическая партия (ОСП) и Французская коммунистическая партия (ФКП), были свои студенческие организации. Наряду с этими объединениями, существовал целый ряд крайне левых и анархистских молодежных структур, значительная часть которых была сформирована в 1966–1968 гг., накануне всплеска протеста: Революционная коммунистическая молодёжь, Союз коммунистической марксистско-ленинской молодежи, Федерация революционных студентов, Движение 22 марта, Движение университетского действия и другие⁶. Функционировали также правые и крайне правые молодежные организации, однако в контексте событий мая-июня 1968 года они представляют меньший интерес, поскольку они не являлись вдохновителями протестного движения, а, наоборот, противостояли ему.

С точки зрения «эмоционального единения» апогеем самоорганизации студентов стали сами события мая-июня 1968 года: митинги, демонстрации, «захват» университетских зданий и заседания стихийных всеобщих ассамблей. Важнейшим элементом переживания студентами остроты событий стали митинги и демонстрации. География протестных акций, как в Париже, так и, к примеру, в Лионе, а также их энергичный характер имели в том числе важное символическое значение: студенты стремились пройти по тем улицам, которые они воспринимали как главные направления, и занять университетские здания как «свою» территорию⁷. Жесткие действия полиции вызывали спонтанную резкую реакцию студентов, а кроме того, возмущали широкие слои общества, которые вследствие этого начинали сочувствовать протестующей молодежи. Общественной поддержке студенческих акций, очень характерной для начального этапа событий мая-июня 1968 года, способствовало также сочувственное по отношению к молодежи освещение их в оппозиционной прессе и на негосударственных радиостанциях. Активности на улицах соответствовала журналистская риторика: к примеру, Кон-Бендит вспоминал, как один из радиоведущих, чьей основной специализацией были спортивные репортажи, комментировал противостояние студентов и полиции так, как будто это был футбольный матч⁸.

Любопытно, что в такой обстановке даже случайности (как в упомянутой истории с министром в Нантерре) оказывались факторами большого эмоционального и символического значения. Здесь очень характерны примеры двух знаменитых фотографий, ставших неотъемлемой частью образа 1968 года. На одном из этих снимков запечатлен Кон-Бендит, смотрящий на полицейского перед одним из зданий Парижского университета, 6 мая, в день заседания дисциплинарной комиссии. Это яркий пример того, как фотография, являясь историческим источником, способна передать то, что не под силу тексту: спектр эмоций во взгляде бесшабашного студента варьируется в диапазоне от радостного ощущения свободы до бескорыстного желания ей поделиться с представителем сил правопорядка⁹. Сам Кон-Бендит впоследствии исключительно положительно отзывался об этом снимке. На еще одной известной фотографии представлена студентка Каролин де Бендерн, сидящая на плечах своего приятеля с флагом Вьетнама в руках на грандиозной демонстрации с требованием демократических реформ, прошедшей в Париже 13 мая. Позже нареченная «Марьяной¹⁰ Мая 68-го» и ставшая оригинальным контркультурным отражением Франции, она рассказывала, что просто устала идти пешком, а флаг кто-то попросил понести. Девушка стала одним из символов 1968 года, но ее богатая семья придерживалась консервативных убеждений и даже лишила ее наследства¹¹. В каком-то смысле такая реакция отразила «борьбу эмоций», став эмоциональным ответом на внезапный поступок студентки.

«Это правда, что мы создали некоторый беспорядок, но этот беспорядок вылился в положительные явления. Положительным аспектом этого беспорядка стало осознание реальности, за которым последовал переход к действиям. В настоящий момент чувствуется подувший мощный ветер, вероятно, несколько хаотичный, но творческий и заразительный»¹², – объяснял в интервью публицисту Эрве Буржу стилистику студенческих протестных акций вице-президент НССФ Жак Соважо. В этих словах читается тот эмоциональный порыв, который был столь свойственен участникам митингов и демонстраций мая-июня 1968 года. Решительность и концентрация внимания читаются на лицах студенческих лидеров Соважо и Кон-Бендита, идущих в колонне демонстрации 13 мая 1968 года в Париже и запечатленных на целом ряде фотографий. На снимках с другими участниками акции – также самые разные эмоции: любопытство, воодушевление, задумчивость, уверенность¹³. Все вместе позволяет сформировать коллективный портрет.

Появившееся ощущение единства в многообразии взглядов, мнений и точек зрения стало настоящим открытием для прежде «молчавших» студентов. В этой связи очень интересен пример одного из лозунгов во время происходящих событий: «Мы все немецкие евреи». Эта фраза, указывавшая на этническую принадлежность Кон-Бендита, означала выражение солидарности с ним в условиях, когда его собирались выдворить из Франции за его протестную деятельность (Кон-Бендит был гражданином ФРГ). Столь эмоционально сильное высказывание сохранилось в истории 1968 года также и в других версиях: «Мы все нежелательные» и «Мы все бешеные». Между тем, как отмечают исследователи, формулировка с сочетанием «Мы все немцы и евреи», которая изначально должна была появиться на плакате с изображением Кон-Бендита, после долгих дискуссий была заменена на «Мы все нежелательные» как на более политически корректную¹⁴. «Виновник» истории, вспоминая о ней с теплотой в одном из своих интервью, придерживается «этнической» версии: «Я пережил два момента особенной силы: мою высылку и эту демонстрацию, которая остается для меня символом одного из самых прекрасных проявлений эпохи 68-го года. Видеть белых, черных, алжирцев, мужчин, женщин, говорящих: “Мы все немецкие евреи”. Я полагаю, что это самая крупная антирасистская и антинационалистическая демонстрация, которая когда-либо проходила! Это означает: “Мы все человеческие существа, мы вместе”»¹⁵. С точки зрения Кон-Бендита, такая риторика фактически ознаменовала собой начало идейных поисков в направлении мультикультурализма, и в этом он видит один из символов движения мая-июня 1968 года.

Принципиально важную роль «самораскрытия», «самообнаружения» каждого конкретного человека как части общества подчеркивают исследователи – составители сборника свидетельств участников и очевидцев протестного движения «Май 68 года от лица тех, кто его пережил»¹⁶, подготовленного и опубликованного в 2018 году, в ознаменование 50-летия развернувшихся событий. «Раскрыться, таким образом, означает подвергнуть себя риску – спорить, противоречить, думать, надеяться и действовать»¹⁷, – отметили они во вступительной статье к разделу «Подъем в мире студентов и лицеистов» в данном сборнике. В свидетельствах участников и очевидцев событий мая-июня 1968 года, представленных в указанной книге, именно протестные акции становятся главным звеном в композиции эмоциональной картины происходящего.

Демонстрация вызывала у студентов воодушевление, к которому примешивалось чувство страха. Именно поэтому психологический эффект от протестной акции становился еще сильнее. Жизель Прево, ставшая студенткой факультета в Нантерре, как она пишет, почти случайно – отложив мечту о том, чтобы облететь весь мир в качестве стюардессы, рассказывает о всплеске «коллективного адреналина» на демонстрациях 1968 года. «Мы не знали, что мы вершим историю, мы всего лишь хотели изменить мир»¹⁸, – с иронией добавляет она в своем свидетельстве. Автор очень эмоционально рассказывает о Париже, и очевидно, что город был не просто декорацией, а сыграл важную роль в стилистике развернувшихся событий.

«Несмотря на мой страх, я любила ходить на демонстрации. Впечатляло видеть, как все люди сходились в назначенном месте. Мы смотрели друг на друга с симпатией, мы оценивали нашу численность, и демонстрация стартовала, с провозглашением лозунгов и пением “Интернационала”. Физическое удовольствие быть в толпе, быть с ней в унисон. Все вибрировали в едином порыве, все, казалось, растворялись в общей массе, которая становилась всесильной. Мы чувствовали себя очень сильными, способными изменить мир или, по крайней мере, свергнуть власть. Что-то происходило, и каждый для чего-то был нужен»¹⁹, – так описывает эмоциональное наполнение демонстраций Франсуаза Бонно-Жоржан, являвшаяся студенткой факультета филологии и гуманитарных наук Парижского университета и состоявшая в одном из подразделений НССФ. Присутствие сил правопорядка на улицах и площадях во время демонстраций вызывало у нее одновременно чувство реальной опасности, которой требовалось во что бы то ни стало избежать, и какой-то ирреалистичной картины, где полицейские были инопланетянами или средневековыми воинами, а все происходящее оборачивалось грандиозной театральной постановкой²⁰.

Сложные, но преимущественно положительные эмоции, вызванные митингами и демонстрациями, в свидетельствах участников и очевидцев общественного всплеска мая-июня 1968 года сочетаются с яркими впечатлениями от собраний, которые проходили в занятых студентами университетских зданиях в Париже и других городах. К примеру, Мари-Ноэль Опиталь, студентка факультета филологии и гуманитарных наук Руанского университета, пишет о царившей там в мае-июне 1968 года удивительной атмосфере легкости и воодушевления²¹. Объявленная бессрочная забастовка создавала условия для своеобразного опыта самоорганизации.

«Мы решили держать филологический факультет оккупированным, днем и ночью. Мы записались в график дежурств для уборки помещений, в промежутке между шедшими своим чередом заседаниями двух комиссий, на которых обсуждались общественные и политические вопросы; все курили, а некоторые молодые люди и несколько девушек пристрастились к трубке»²², – рассказывает она. На волне проходивших дискуссий по университетским и политическим вопросам Опиталь вступила в НССФ.

Живое общение на студенческих собраниях создавало естественным образом также моменты споров, несогласия, «кипения». Умение выйти из таких ситуаций стало определенным вызовом для молодежи, учившейся в том числе грамотно и цивилизованно вести полемику с оппонентом. В этом отношении показательно свидетельство Доминики-Луизы Леклерк, являвшейся студенткой факультета права и экономики Парижского университета²³. Она рассказывает, как во время подготовки к экзаменам в мае 1968 года ее однокурсник сагитировал ее на посещение студенческого собрания на факультете. Мероприятие впечатлило ее огромной активностью участников; во время обсуждения одного из вопросов ей показалось, что она нашла решение проблемы – и изложив его в записке, передала ее в президиум на сцене. По ее словам, один из его представителей пробежался глазами по ее предложению… и выбросил записку в мусорное ведро. Любопытно, однако, что этот эпизод, безусловно, задев студентку, не остановил ее от дальнейшего участия в дискуссиях и собраниях по проблемам университета.

Похожим с эмоциональной точки зрения наблюдением поделилась Эммануэль Бюффэн, являвшаяся студенткой на факультете филологии и гуманитарных наук Парижского университета²⁴. С одной стороны, она пишет о том, что на студенческих собраниях шла речь «не только о глупостях», но и на актуальные культурные и общественные темы. В то же время, по ее словам, как только на трибуне оказывались представители Альянса молодежи в поддержку социализма (одна из крайне левых студенческих организаций), продуктивность дискуссии падала и ухудшался общий эмоциональный климат собрания – упомянутые троцкисты слушали лишь самих себя. «Я помню, что на всеобщих студенческих ассамблеях всегда выступали лишь молодые люди, тогда как на факультете было полно девушек»²⁵, – добавляет она. Студенты только начинали привыкать к мысли о гендерном равенстве.

Материалы студенческих собраний, проходивших в занятых университетских зданиях, и распространявшиеся в них листовки составляют особую группу источников по истории протестного движения. Главными публикациями, в которых систематизирован и прокомментирован этот массив документов, являются выпуск журнала «Мувман сосьяль» («Общественное движение»), озаглавленный «Сорбонна о себе. Май-июнь 68 года», изданный под руководством Ж. Перро, М. Ребериу и Ж. Мэтрона²⁶, и сборник «Летопись студенческой коммуны: тексты и документы, ноябрь 1967 – июнь 1968 гг.», подготовленный А. Шнаппом и П. Видаль-Накэ²⁷. Представленные в этих книгах документы в первую очередь раскрывают направления анализа ситуации в университетской системе и в политической практике, и в то же время они оказываются интересны и с психологической точки зрения, поскольку они отражают высокий эмоциональный накал студенческих интеллектуальных поисков. Проходившие в помещениях Сорбонны всеобщие ассамблеи отделений факультета филологии и гуманитарных наук (филология, история, география, социология, психология и философия) хотя и не представляли полный состав учившихся на них студентов, но своей значительной численностью подтверждали искренний интерес молодежи к обсуждению и решению насущных проблем. Еще одной частью этого процесса, также очень эмоциональной, стали надписи на стенах университетских зданий, выражавшие спонтанную реакцию на происходящее и сохранявшие в то же время анонимность высказывания²⁸. В целом повседневная жизнь занятого студентами Парижского университета во всем ее эмоциональном многообразии стала опытом ведения дискуссий, принятия решений и умения находить точки взаимодействия по проблемам системы высшего образования, общества и политической среды.

Рассмотренный круг источников, включающий многочисленные воспоминания, свидетельства и другие материалы личного происхождения, позволяет сделать вывод о большом эмоциональном подъеме, который испытывали студенты во время митингов, демонстраций и собраний в занятых ими университетских зданиях. Новый опыт и ощущение открытия одновременно пугали и завораживали; но что особенно важно – параллельно шел интенсивный процесс практического приобщения студентов к формирующимся нормам гражданского общества. Интерес, азарт, увлеченность, воодушевление, решительность и другие эмоции, проявленные студенческим сообществом в ходе событий мая-июня 1968 года, создавали атмосферу открытости, благодаря которой стали возможными полноценные дискуссии о будущем французского университета и общества. Иными словами, эмоциональное наполнение студенческих акций стало частью того фундамента, на котором постепенно начала строиться более демократическая и более открытая Франция.