Внешняя политика является неотъемлемой составляющей поведения базового актора международных отношений – государства. Доктор политических наук М.А. Хрусталев определял внешнюю политику так: «специфический вид общественной деятельности людей, представляет собой диалектическое единство объективного и субъективного в том смысле, что, с одной стороны, детерминируется условиями бытия людей, а с другой – осуществляется людьми, познающими эти условия и сознательно стремящимися к их изменению»¹. Уместно говорить, что сочетание (единство) субъективных и объективных факторов позволяет, насколько это возможно, с научной точки зрения увидеть всю панораму проблем, вопросов и противоречий внешней политики как категории.

Представитель системно-структурной школы политического анализа МГИМО разделяет объективные факторы внешней политики на следующие блоки: внутренняя социальная среда («внутренний социальный двор» государства), внешняя социальная среда (поле взаимодействия государства с другими государствами в рамках международных отношений) и внешняя природная среда (географический локализованный фон, накладывающий ряд условий для «поведения» государства). Нам следует акцентировать внимание на том, что объективные факторы внешней политики рассматриваются людьми как участниками внешнеполитических процессов под «воздействием» оптики собственных субъективных представлений и оценок. Политолог разделяет субъективные факторы на два тематических направления: факторы общественного сознания (доминирующая идеология, исторические и культурные традиции населения) и факторы индивидуального и группового сознания (политико-идеологические, социокультурные и психологические особенности руководителей).

В самом общем виде общественное сознание, по мнению политолога Н.А. Косолапова, представляет собой «целостное духовное явление, обладающее внутренней структурой»². Как следствие, внешнеполитическое сознание как научная категория представляет собой «всю совокупность существующих на конкретный исторический момент представлений людей по вопросам внешней политики государств и международных отношений, международной жизни и мирового развития, взятую в единстве всех форм выражения этих представлений и их исторической эволюции, в диалектической целостности всех существующих (в том числе и противоборствующих) школ и тенденций, в ее взаимосвязи и взаимодействии с реальной общественной практикой и с другими компонентами общественного сознания, во всем многообразии ее социальной основы»³.

Господствующая идеология является базисом внешней политики. М.А. Хрусталев заявляет, что «от ее характера и природы во многом зависят те политико-идеологические императивы, которые самым непосредственным образом влияют на формирование внешнеполитического курса страны: на определение основных противников, выбор союзников»⁴. Безусловно, доминирующую идеологию нельзя считать решающим элементом в определении внешнеполитического курса страны, но политические лидеры и представители руководящей администрации из нее черпают различные смыслы. Данные смыслы являются не чем иным, как «теоретической матрицей» тех практических политических решений, которую политики используют для популяризации и легитимизации курса страны.

Интересующим нас фактором является следующий – исторические традиции. Отечественный философов М.А. Розов определяет традиции как «социальные эстафеты, то есть воспроизведение деятельности и поведения по непосредственно заданным образцам»⁵. Иными словами, в основе традиций лежит механизм повторения определенных социальных практик, психологических реакций, мировоззренческих установок, заложенных предшествующими поколениями в рамках определенного общества. Представители исторического неоинституционализма Д. Норт, Д. Уоллис и Б. Вайнгаст (применительно к развитию социальных и политических институтов) заявляли о существовании и последовательном возникновении «колеи» в развитии социально-политических практик взаимодействия между властью и обществом, которая появляется под влиянием культуры⁶. Данные «колеи» являются социальными «коридорами», которые направляют становление и эволюцию различных элементов политической сферы: от политических институтов до специфических видов общественного сознания. Большая российская энциклопедия определяет традиции как «социальное и культурное наследие, передающееся от поколения к поколению и воспроизводящееся в определенных обществах и социальных группах в течение длительного времени. В качестве Т. ([традиции]) выступают определенные культурные образцы, нормы, ценности, институты, идеи, обычаи, обряды, стили производств и ремесленные навыки»⁷.

Что касается внешнеполитических традиций, то уместно сказать, что они также являются частью, в свою очередь, по М.А. Хрусталеву, общественного сознания. Политолог утверждает, что «исторический опыт каждого народа в той или иной степени отражается в его общественном сознании, образуя его историческую память»⁸. С позиции международно-политической науки мы можем сделать такой вывод: исторические традиции накладывают (психологически) определенный отпечаток на поведение народов и ведущих политиков как их представителей на внешнеполитической арене. Данное влияние заключается в том, что традиции, а равно и «историческая память всегда достаточно четко хранит образы традиционных друзей и врагов»⁹. В любом случае не следует ни недооценивать, ни переоценивать данный фактор общественного сознания. В равной степени он оказывает свое определенное воздействие, как и множество других факторов, выделяемых в структуре внешнеполитического анализа политологами-международниками.

Как мы можем заметить, в многообразии трактовок традиций и их вклада в социальное развитие, все они являются «направляющими указателями», которые «двигают» большие и малые социальные общности в мировом историческом процессе развития человечества, а также вспомогательным инструментом социального выживания в мире, обеспечивая сохранение, накопление и обновление национальной идентичности отдельного народа. По сути, традиции входят в состав множества структурных элементов культуры определенного общества, и разрушение данного элемента чревато самоликвидацией данной социальной общности.

Если мы обратимся к внешнеполитическому процессу в современной Турции, то наметим несколько важных характеристик. Турецкое государство, несмотря на то, что оно получило основы современного политического управление в 1923 году по результатам Лозаннского мирного договора, культурно является прямым потомком Османской империи (Оттоманской порты), существовавшей на территории Средиземноморья и Северной Африки в XIV – начале XX веков. Ее границы в зените своего развития (XVI–XVII века) достигали 5 миллионов 200 тысяч квадратных километров; географически они простирались от южных границ Священной Римской империи (Вена), Речи Посполитой и Королевства Венгрии, на севере до Йемена и Эритреи на юге, от Алжира на западе до побережья Каспийского моря на востоке.

Специалисты МГИМО Т.А. Алексеева и А.А. Казанцев утверждают, что «политическая система Турции отличается чрезвычайно высокой нестабильностью, носящей циклический характер»¹⁰. После утверждения светской общественной модели для Турецкого государства стало привычным противостояние секулярно настроенных классов (шедших в кильватере реформ Ататюрка) и так называемых «турецких националистов» (общее наименование для всех социальных групп, выступающих за реализацию исламской модели общества с опорой на турецкую нацию различными способами). Военные перевороты¹¹ являются обычным явлением для данного государства. Одной из последних на данный момент попыток совершения государственного переворота следует считать события лета 2016 года¹².

Распределение политических полномочий между ветвями власти влияет на специфику внешнеполитического процесса Анкары. Президентская форма правления, усиленная Конституцией 1982 года и окончательно утвержденная после референдума 2017 года¹³, предполагает следующее распределение сил: глава государства значительно расширяет свои полномочия по сравнению с парламентом. Упраздняется должность премьер-министра, президент может назначать вице-президента, министров, часть членов Коллегии судей и прокуроров. Президентские указы вступают в силу без предварительного одобрения Национальной ассамблеей, но парламент, в свою очередь, может аннулировать данный указ при последующих дебатах. Парламент контролирует деятельность правительства через фигуру вице-президента посредством письменных запросов. В соответствии с поправками упраздняются военные суды за исключением дисциплинарных. Срок конституционных полномочий парламента и президента составляет пять лет, но глава государства может занимать свой пост не более двух сроков подряд. Таким образом, исконно ведущий управленческий орган Турции – Парламент – утрачивает свое важное значение, которое ему приписывал М.К. Ататюрк¹⁴.

В стране существует негласное противостояние между исламистскими и секуляристскими силами. Данное столкновение влияет не только на внутриполитическую ситуацию в государстве, но и оказывает важное воздействие на внешнеполитическую сферу. «Исламистские партии, как правило, связаны с крупным бизнесом и структурами гражданского общества. Проводимая ими политика носит чаще всего либеральный и даже проевропейский характер»¹⁵. Эти социальные группы при нынешнем президенте Р.Т. Эрдогане получают больше возможностей для реализации своих идей. В определенной степени ренессанс концепции «османизма», но уже с приставкой «нео-», можно связывать с активизацией исламских группировок. «В то же время секуляристские партии обычно являются государственническими, антилиберальными, милитаристскими и националистическими»¹⁶. Можно говорить о том, что представители происламски настроенных групп по своему социальному составу являются выходцами из образованной интеллигенции: университетские профессора, журналисты, работники национальных «мозговых центров» и турецких НКО. Секуляристы – это в основной своей массе представители силовых структур: военные, правоохранительные органы.

Специалисты МГИМО утверждают, что «современная тюркско-турецкая идентичность представляет собой результат сознательного конструирования ататюркистами»¹⁷. Иными словами, революционные события 1920–1925 годов, происходившие при непосредственном участии будущего первого лидера Турции М. Кемаля, были направленны на структурную перестройку наследия имперского периода. В частности, это начало происходить с выбором точного названия турецкого народа как нации. Исторически социальный состав Османской империи, если представлять упрощенный образ, разделялся на высшие военные и служилые круги общества («османлы»), городские и сельские управленческие слои (мусульмане по своим религиозным убеждениям) и крестьянское малограмотное население (самоназвание «тюрк»). Естественно, что в период имперского правления турецкую нацию в европейских языках называли по наименованию высших слоев общества – османами. Уже после кемалистской революции османы стали именоваться «тюрки», «турки» в массовой печати и публикациях, то есть произошла переориентация на более бедные и в то же время широкие слои населения. Мы можем сказать, таким образом, что социально-экономические различия вносят существенный вклад в понимание общественной структуры Турции со стороны. В таких специфических условиях в начале XXI века происходит активизация «нового османизма» («неоосманизма») как внешнеполитической традиции.

Парламентские выборы 2002 года кардинально изменили политический ландшафт правящей верхушки Турецкого государства. С результатом 34,7% победу одержала Партия справедливости и развития под руководством Р.Т. Эрдогана. Политолог В.А. Аватков утверждает, что «уход от принципов кемализма и ориентации на Запад, смена приоритетов, укрепление национальных интересов, усиление консерватизма в политическом курсе, расширение сотрудничества с Востоком, в первую очередь в рамках исламского и тюркского дискурсов – вот лишь отдельные черты специфики внешней политики Анкары на современном этапе»¹⁸.

«Новый османизм» (неоосманизм) как термин возник в 1985 году в работах английского исследователя Д. Бэрчарда. В эпоху президентства Н. Эрбакана термин вошел в общественно-политический дискурс Турции благодаря стараниям одного из его идеологов: С. Константинидиса. Он подчеркивал, что Анкара постепенно возвращается к «внешней политике, основанной на имперских традициях»¹⁹. Но сначала, для правильного анализа современных идей османизма, мы должны погрузиться в исторический контекст возникновения фундамента данного общественно-политического течения: османизма XIX века.

Исторически османизм связывается с возникновением и деятельностью в середине XIX века тайной политической организации «Общество новых османов». Основной задачей ее деятельности являлась выработка комплекса мер по выходу из кризиса империи и ее реанимированию. Специалисты МГИМО И.В. Кудряшова и В.В. Матюхин утверждают, что члены данной организации, «представители нарождающегося интеллектуального слоя, разработали концепцию османизма, в основе которой лежала идея об укреплении имперской власти путем утверждения конституции, парламентаризма и создания “османской нации” на основе интегрирования в единое сообщество сотен этнических, религиозных, региональных и социальных групп, то есть превращение подданных султана в граждан, равных перед законом независимо от веры, происхождения и языка»²⁰. Кроме того, демократические идеи представителей «общества» возникли на фоне политических мер правительства Османской империи: по закону 1869 года подданство определялось не конфессиональными, а только территориальными признаками. Далее, сами идеологи «революционно» предлагали введение единых гражданских прав для подданных Порты, утверждая таким образом (задолго до мер М.К. Ататюрка) модель единого гомогенного территориального государства-нации. Парламентаризм и конституционализм, по мнению членов организации, являлся неотъемлемой составляющей института ислама. В исламе существуют такие понятия, как «джамаат» (местное сообщество), «шура» (совет), «иджмаа»<em> </em>(мнение сообщества), мушавара (консультации с целью принятия решения), которые раскрывают совещательные и демократические черты этой религиозной системы. На практике меры, предложенные «Обществом новых османов», как отмечает отечественный тюрколог В.А. Аватков, оказались «доктриной, направленной на еще большее закабаление ее народов, прежде всего тех, кто проживал на Балканах и на востоке страны»²¹.

С позиции внешней политики новые османы базировались на особой роли Османской империи в регионе. Османы себя признавали «локомотивом» мусульманского мира, защищающим своих религиозных «собратьев» от христианской угрозы с Запада и Севера (Европа и Россия). Порта в XVI веке защитила арабское население Магриба от испанской Реконкисты, в 1517 году блокировала все возможности Португалии по захвату морем Мекки и Медины, главных городов исламского мира. Далее, османы способствовали развитию торговли и городского строительства в Египте и Сирии через контроль Персидского залива, реформаторские подходы султана Селима III (1789–1807) были использованы впоследствии правителем Египта Мухаммадом Али (1805–1849). На данные исторические события опирались «новые османы» в своих работах, и их наследие постепенно перешло к идеологам современного неоосманизма, но в новых политических реалиях.

Реставрация османских традиций в политической жизни современной Турции начала происходить с приходом к власти Т. Озала (в периоды его премьерства (1983–1989) и президентства (1989–1993)). Интересным моментом является то, что неоосманизм и турецкое евразийство (как одна из популярных альтернативных внешнеполитических традиций в Анкаре) возникают примерно в один и тот же исторический период времени: конец 1980 – начало 1990-х годов. Тем не менее уместно утверждать, что предпосылки активизации «нового османизма» возникли в 1980–1990-х годах на фоне разочарования евразийскими проектами, выдвигавшимися турецкими политиками и общественными деятелями.

Обратимся к мнению английского исследователя Турции Д. Бэрчарда. Говоря о тенденции возникновения неоосманизма, он замечал: «В политических речах, газетах, как и школьных учебниках, особое внимание уделяется турецкому государству и необходимости укреплять его единство и власть… История Османской империи от ее расцвета в XVI веке до упадка в XIX веке – обычно преподносится в непосредственной связи с настоящим. Чувство принадлежности к наследникам великой империи окрашивает и турецкие официальные подходы, и в определенной степени общественное мнение»²². Еще одной важной характеристикой становления неоосманизма являлось и является то, что данный термин по своей сути есть иностранный взгляд на разворачивающиеся события в Турции. Сам термин возникает в английских аналитических работах, в самом турецком общественном дискурсе мы не найдем прямых упоминаний о неоосманизме: ни в официальной печати, ни в статьях политологов-международников, ни в заявления турецких политиков. Третьей важной характеристикой неоосманизма, выделяемой отечественными политологами, является сложность концептуального наполнения данного феномена. Если выстраивать формулу неоосманизма, то он состоит из элементов очищенного пантюркизма (в некоторых работах неопантюркизма²³), панисламизма, кемализма, а также международного регионализма. Четвертая характеристика неоосманизма, которую мы должны упомянуть, – это «доктринальный статус» данной внешнеполитической традиции. Причем (это замечал Д. Бэрчард и его последователи) этот доктринальный статус не зафиксирован в основных стратегических документах страны, а является, по сути, отражением реальной политической практики Турецкого государства.

В процессе анализа основных столпов неоосманизма мы отразим различные подходы отечественных политологов к содержательному наполнению данной внешнеполитической традиции.

Первой фигурой, которую российские специалисты причисляют к «новому османизму», является профессор международных отношений А. Давутоглу. По меткому выражению П.В. Шлыкова, его следует считать «архитектором внешнеполитического курса правительства ПСР»²⁴. Основные принципы его видения неоосманизма были обозначены в книге «Стратегическая глубина». Общее резюме по работе А. Давутоглу – это использование основных базовых турецких интересов и общественно-политической мысли в качестве оптики для анализа традиционных геополитических подходов и акцентация внимания на примирении Турции со странами/народами «османского ареала» (тюркского ареала) и развитии отношений с мусульманскими государствами.

Первым принципом, выделяемым ученым, является определение баланса между свободой и безопасностью. Иными словами, турецкому истеблишменту в своих геополитических расчетах нужно использовать сбалансированный подход между крайними позициями. Вторым принципом является «ноль проблем с соседями». Здесь А. Давутоглу подталкивает нас к идее, что замирение Анкары с сопредельными государствами является необходимостью, которая обеспечит могущество возрождающейся Турции. Третьим принципом является эффективная дипломатия с соседними регионами (взаимовыгодное сотрудничество по основным вопросам общественного развития: безопасность, политические отношения, экономическое взаимодействие, культурные связи). Второй и третий принципы являются соседствующими, поскольку «ликвидация» проблем с соседями возможна при активном участии грамотной и подготовленной дипломатии. Четвертый принцип – это эффективное использование международных площадок (ООН, ОИС, НАТО и т.д.) для решения вопросов, представляющих взаимный интерес, и предложение новых инициатив. Обтекаемая формулировка, за которой скрывается продвижение национальных (государственных) интересов Анкары через переменные «эффективное» и «взаимный интерес». Пятый принцип – продвижение «нового образа Турции» посредством инструментов общественной дипломатии. Таким образом, мы можем увидеть, что основные принципы «нового османизма» Давутоглу пропитаны акцентом национальных турецких интересов, выражающихся в сбалансированной роли региональной державы, решающей базовые вопросы международной политики дипломатическими средствами и привлекающей в свою орбиту влияния страны тюркского мира.

Мы уже ранее говорили, что неоосманизм де-юре в Турции не используется (А. Давутоглу отмечал, что в его «Стратегической глубине» отсутствует данное понятие). В свою очередь, Р.Т. Эрдоган в годы своего премьерства «обращал внимание оппонентов на то, что его правительство целиком и полностью сконцентрировалось на переговорном процессе о вступлении Турции в ЕС»²⁵.

Сложность в понимании неоосманизма отечественными политологами кроется в различии концептуального наполнения данного феномена при сохранении общей генеральной идеи. Доктор исторических наук А.В. Шарапо определяет неоосманизм через специализированные компоненты, которые внесли крупные турецкие политики – идеологи данной внешнеполитической традиции. Экономическую компоненту неоосманизма раскрыл Т. Озал, религиозную – Н. Эрбакан, внешнеполитическую – Р.Т. Эрдоган. Каждая из компонент раскрывались постепенно с разворачиванием исторического процесса в Анкаре в 1990–2000-х годах.

А.В. Шарапо утверждает, что катализатором возникновения неоосманских идей Т. Озала стали события экономического кризиса в Турции после правления генерала Эврена и ломка мирового порядка после распада СССР в 1991 году²⁶. Именно тогда Т. Озал в ранге премьер-министра, а потом и президента Турции предложил идею о выдвижении Турции на лидирующие позиции в регионе, которое связано с проведением экономических реформ и адаптацией национальной экономики к европейским требованиям. За время правления Т. Озала Турция перестроила свой промышленный комплекс и сделала его частью государственного потенциала. «Если в 1979 году промышленные товары составляли немногим более 30% общего экспорта Турции, то в 1989 году их доля возросла до 82%. С начала 1990-х годов страна вместо аграрного приобрела статус развитого индустриально-аграрного государства»²⁷. Внешнеполитический курс Т. Озала базировался на интеграции тюркского мира под эгидой Анкары, исламской солидарности народов в регионе Ближнего Востока и далее вглубь Азии, возможности сосуществования европейской и восточной цивилизаций без конфликтов и противоречий (под восточной цивилизацией следует понимать альтернативный Западу (Европе) социокультурный мир в духе «Востока» Э. Саида).

Н. Эрбакан, по мнению А.В. Шарапо, является отцом-основателем турецкого «политического исламизма» и идеологом религиозной компоненты неоосманизма. Его подход заключался в том, что он продвигал повестку мусульманства как объединительного фактора проживающих в регионе этносов в политических рамках Турецкого государства. «Свое концептуальное происламское кредо он определил еще в 1969 году в такназываемом манифесте “Национальный взгляд”, ставшем основой политических платформ всех созданных им партий»²⁸. Любопытно отметить, что истоки правящей сегодня в Анкаре «Партии справедливости и развития» были заложены «Партией добродетели» Н. Эрбакана.

Внешнеполитическая компонента «нового османизма» раскрывается Р.Т. Эрдоганом. Здесь стоит упомянуть несколько важных высказываний, которые емко и точно раскрывают его неоосманистские идеи. «Мы будем расширять нашу дипломатическую деятельность по всему миру. Мы должны работать так, чтобы сделать Турцию одной из 10 наиболее развитых стран мира. Примером для нас будут государства-лидеры»²⁹. Комментируя намерения ЕС принять в свой состав Сербию, Боснию и Герцеговину, он отмечал: «Турции принадлежат территории Западной Фракии, Македонии, Боснии и Герцеговины, а своими действиями ЕС пытается нас отсечь от Балкан»³⁰. В данных высказываниях мы видим открытое и нескрываемое представление внешнеполитических интересов турецкой администрации начала 2000-х годов устами Р.Т. Эрдогана. Перечисленные им страны можно определить общей характеристикой: «государства с существующей долей тюркского населения».

Еще один взгляд на неоосманизм раскрыл старший научный сотрудник НИИ ИМЭМО РАН им. Е.М. Примакова В.А. Аватков. Прежде всего, специалист дает более развернутый ряд турецких ученых, которые занимались тематикой содержательного наполнения понятия «неоосманизм»: Ливанели, Улуэнгин, Чандар, Явуз. Во-вторых, В.А. Аватков дал, по мнению автора данной работы, наиболее точное определение феномену. «Неоосманизм представляет собой неофициальную внешнеполитическую доктрину Турции по расширению сферы влияния на сопредельные территории посредством “мягкой силы”, за счет экономики, гуманитарного воздействия и наднационального духа»³¹. Стоит сразу оговориться, что между российскими политологами существуют разночтения в разворачивании объяснительных моделей неоосманизма. Тот же В.А. Аватков после представления неоосманизма как «неофициальной внешнеполитической доктрины Турции» расширяет свою объяснительную модель феномена через «виртуальную концепцию»³². По мнению политолога, в «новый османизм» включены следующие компоненты: неопантюркизм, панисламизм, турецкое евразийство, а также взаимодействие с арабскими и балканскими странами, государствами Азии и Африки. В отличие от А.В. Шарапо, который описывает данную внешнеполитическую традицию через трехчастную структуру экономического, религиозного и внешнеполитического элементов, В.А. Аватков дополняет объяснение неоосманизма элементом турецкого евразийства. Таким образом, ученый подчеркивает важную характеристику неоосманистской традиции как преемственность по отношению к доминировавшему в 1990-е годы «турецкому евразийству» в среде турецких политиков. В.А. Аватков утверждает, что неопантюркизм подразумевает «интеграцию тюркских государств исходя из их этнической, языковой и религиозной близости, с применением прежде всего гуманитарных методов и методов экономического вовлечения»³³. Уместно дополнить утверждение политолога: пантюркистский элемент неоосманизма тесным образом связан с категорией пантуранизма. Туран (пантуранизм) – «мифическая историческая общность тюркских народов во всем ареале их распространения — от Байкала до Балкан»³⁴. Турки как один из многочисленных (по количеству представителей) этносов тюркской этнообщности Турана, имеющий мусульманское вероисповедование, определяют себя «первыми среди равных», которым вверены задачи по экономической и политической поддержке других тюркских этносов в различных уголках Евразийского континента. Панисламизм является элементом, который идет вместе с неопантюркизмом. Если Анкара как крупнейший тюркский представитель выступает за гуманитарные подходы к объединению разрозненных тюркских этносов, то исламская религиозная идентичность является важным объединительным инструментом. Используя его, турки негласно включают в орбиту своего влияния территории от Балканского полуострова на западе до постсоветских тюркских республик Центральной Азии на востоке, от отдельных малых этносов, проживающих на территории Сибири на севере и северо-востоке (буряты, татары и другие) до отдельных государств Аравийского полуострова на юге. В.А. Аватков подытоживает, что «во многом вся внешнеполитическая ориентация современной Турции – это компонент нового националистического проекта, проекта по конструированию новой наднациональной субстанции»³⁵. Уравновешивание турецкого начала с общим тюркским, которое должно быть присуще всем тюркским этносам и народам Евразии, является определяющей частью неоосманизма Турецкой Республики сегодня.

На практическом уровне мы можем увидеть активизацию данной внешнеполитической традиции, во-первых, через разморозку деятельности интеграционной группировки «Организация тюркских государств»³⁶. Во-вторых, эффективными инструментами воздействия на тюркские республики и страны с преобладающими долями тюрок в общем составе населения являются специализированные узкопрофильные организации, «направленные на формирование научного (обменные программы “Мевляна”), культурного (Культурные центры им. Ю. Эмре) сознания, а также через интеграционные объединения (ТЮРКСОЙ, ТИКА, Тюркский совет и т.д.)»³⁷. В-третьих, поддерживаемая в последние годы риторика официального истеблишмента Турции также является доказательством последовательной реализации неоосманистских идей. Примерами тому могут быть, например, жесткие высказывания Р.Т. Эрдогана в адрес французского президента Э. Макрона о ментальных проблемах лидера Франции³⁸. Федерального канцлера Германии А. Меркель турецкий лидер обвинил в пособничестве терроризму и необходимости судить представителей немецких властей³⁹.

Если переходить от уровня регионального внешнеполитического развития к международному уровню внешней политики Турции на современном этапе, то следует акцентировать наше внимание на нескольких моментах. Общим рефреном государственной политики Анкары звучит тезис, о котором заявляет В.А. Аватков: «На современном этапе в рамках позиций о возвращении былого величия Анкара ставит своей целью выведение страны в ряд ключевых региональных и мировых игроков, с решением и мнением которого необходимо будет считаться при принятии внешнеполитических решений»⁴⁰. Во-первых, здесь мы должны упомянуть выдвижение Р.Т. Эрдоганом концепции «Мир больше пяти» на 73-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Суть данной концепции заключается в том, что, по мнению турецкого президента, следует расширить состав участников СБ ООН через включение в него всех 20 стран без исключения и изменить состав постоянных членов Совета Безопасности ООН, поскольку «3 страны Европы, одна страна из Азии и Америка – всего пять – не должны узурпировать властные полномочия по поддержанию мира и безопасности в глобальном масштабе»⁴¹. Иными словами, нынешний президент Турции публично заявил, что нынешняя система мирового порядка, репрезентацией которого является структура Совета Безопасности ООН, требует кардинального пересмотра. Это еще и еще раз подчеркивает попытки активизации новой роли Анкары как актора международных отношений.

Подведем итоги: в качестве выводов мы предполагаем, что на сегодняшний момент неоосманизм как внешнеполитическая традиция современной Турции (сообразуясь с «общим духом» мнений российских политологов) является неофициальной внешнеполитической доктриной Анкары. В рамках нее Турецкая республика позиционируется как крупная региональная держава и перспективный «игрок» в важных вопросах международной политики, которая завоевывает свое влияние за счет инструментов гуманитарного воздействия (не силовое влияние) в регионе: политико-дипломатические шаги, торгово-экономические меры. Неоосманизм «закладывает» важность тюркского элемента в выстраивании отношений между государствами и исламской религиозной направленности этносов, населяющих данные государства, как связующего «элемента-ускорителя» выстраивания этих отношений. В то же самое время под влиянием трансформационных процессов международной политики Турция использует рекомбинацию методов силового и несилового воздействия с доминирующей ролью вторых.