Везде
Проблематизация исторической ответственности в современном российском обществе: основные тенденции
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Проблематизация исторической ответственности в современном российском обществе: основные тенденции
Аннотация
Код статьи
S258770110012712-5-1
DOI
10.18254/S258770110012712-5
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Аникин Даниил Александрович 
Должность: доцент кафедры теоретической и социальной философии
Аффилиация:
Саратовский государственный университет им. Н. Г. Чернышевского
Томский государственный университет
Адрес: Российская Федерация, 398050, Саратов, ул. Астраханская, 83; Российская Федерация, 634050, Томск, ул. Ленина, д. 36
Выпуск
Том 4 № 4
Аннотация

В статье анализируется проблема исторической ответственности в публичном пространстве современного российского общества. Проблема ответственности в последние годы выходит на первый план в связи с процессами деколонизации и трансформации глобального политического пространства, что способствует возникновению отдельного направления символической политики – политики признания. В результате «экспорта вины» возникает травматизация отдельных исторических событий и стремление современных государств выстроить совместные механизмы урегулирования проблемного прошлого. В случае российского публичного пространства понятие исторической ответственности сводится к памяти о Великой Отечественной войне, а под самой ответственностью понимается обязанность сохранения памяти о данном событии и его позитивной роли в установлении мирового политического порядка. Отказ от публичного обсуждения негативной ответственности затрудняет внешнеполитические коммуникации России, а во внутриполитической сфере продуцирует возникновение локальных нарративов исторической травмы.

Ключевые слова
историческая ответственность, историческая память, травма, политика признания, нарратив, публичное пространство
Источник финансирования
Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект №19-18-00421).
Классификатор
Получено
28.12.2020
Дата публикации
31.12.2020
Всего подписок
14
Всего просмотров
2172
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
Дополнительные сервисы на все выпуски за 2020 год
Преимущества сервисов
1200 руб. / 24.0 SU
1 Проблема исторической ответственности в последние годы приобретает все большее значение за пределами собственно исторической науки, что проявляется в политическом и юридическом дискурсах. Предпосылкой усиления призывов к ответственности, становящихся важным элементом современной мемориальной политики, становится актуализация негативистского взгляда на прошлое, без учета которого могут быть непонятны многие современные практики обращения к истории. А. Ассман справедливо отмечает, что обращение к прошлому всегда отличалось определенной амбивалентностью, поскольку общее прошлое могло становится основанием для национальной гордости, о чем писал еще в XIX веке Э. Ренан, но могло и служить фактором консолидации на основании трагичности тех или иных исторических событий.1
1. Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна. М.: Новое литературное обозрение, 2017. С. 238.
2 Но если на стадии существования национальных государств, идентичность которых сложилась в результате становления эпохи Модерна, более важным выступало героическое прошлое, то деконструкция сложившейся структуры политического пространства вызывает к жизни переосмысление героического опыта, который быстро утрачивает свое позитивное значение. Прежде всего, травматическими становятся элементы официального исторического дискурса, которые связаны с колонизацией европейцами других регионов земного шара, а также с дискриминационными действиями по отношению к другим народам и расам. Как считает Д. Чакрабарти, возникающую тенденцию к осмыслению и проработке исторических травм можно называть «политикой признания».2 Показательно, что само по себе возникновение такой политики свидетельствует не только о геополитических, но и о ценностных трансформациях, происходящих в сознании современных людей, поскольку политика признания является результатом долговременной политики непризнания наличия гражданских прав за многими категориями населения.3
2. Chakrabarty D. History and the Politics of Recognition // Jenkins K., Morgan S. (ed.) Manifestos for History. London; New York: Routledge, 2007. P. 77-87.

3. Olick J. K. Collective Memory: The Two Cultures // Sociological Theory. 1999. Vol. 17. № 3. Pp. 333–348.
3 Т. Светельи связывает возникновение политики признания с появлением новой формы гуманизма, являющейся, в свою очередь продуктом мультикультурализма и постсекуляризации общества. Новый гуманизм должен быть основан на признании совокупного вклада всех сообществ в становление глобальной культуры, что не только заставляет обратиться к переосмыслению современных механизмов межкультурного взаимодействия, но и предполагает ревизию наследия прошлого с целью переосмысления несовершенных форм подобного взаимодействия.4 Исходным постулатом такого переосмысления становится признание того, что предшествующая история человечества строилась на тех ценностных основаниях, которые не могут отныне быть прочным фундаментом для выстраивания стратегий дальнейшего развития общества. В частности, политика непризнания заключалась в выстраивании такого порядка вещей, при которых происходила нормализация социального неравенства, а некоторые сообщества лишались возможности быть полноценными участниками цивилизационного диалога.
4. Svetelj T. Politics of Recognition: The Guideline for Modern Humanism // The International Journal of Civic, Political, and Community Studies. 2013. Volume 10. С. 45-53.
4 Процессы демократизации и деколонизации способствовали размыванию границ предшествующего порядка, но привели к ситуации юридической, политической и моральной неопределенности, в которой любое современное сообщество автоматически оказывается объектом и субъектом ответственности.5 Объектом ответственности, поскольку в любой момент может подвергнуться предъявлению вины со стороны исторически пострадавшего сообщества (например, движение Black Lives Matter в 2020 г. в США), а субъектом ответственности, поскольку оказывается в ситуации необходимости собственного признания исторической вины. Двойственность подобной ситуации особенно остро проявляется тогда, когда возникает разрыв между предъявлением вины и признанием ответственности, что может быть обусловлено различными причинами, например, отсутствием формальной преемственности между исторически виновным сообществом и тем современным сообществом, которому отказывается адресован призыв к ответственности.6 Вопрос, который зачастую сводится исключительно к нормативной стороне юридической преемственности, на самом деле предполагает гораздо более широкий морально-этический и социально-философский смысл – каковы пределы юридической ответственности? Речь, разумеется, идет как о пределах хронологических (насколько в прошлое должен распространяться пересмотр политики непризнания тех или иных сообществ), так и о социальных границах тех сообществ, которые могут выступать в качестве субъектов ответственности.7
5. Сыров В.Н. К вопросу о моральной составляющей исторической культуры // Вестник Томского государственного университета. Серия «История».2019. № 58. С. 117-124.

6. Olick J.K. Figurations of memory: a process-relational methodology illustrated on the German case // Olick J.K. The politics of regret: on collective memory and historical responsibility. New York: Routledge. 2007. P. 85–118.

7. Арендт Х. Коллективная ответственность // Х. Арендт. Ответственность и суждение. М.: Издание Института Гайдара, 2013. С. 205 – 217.
5 Ответ на указанный вопрос предполагает несколько возможных моделей ответа, диапазон которых располагается между крайними полюсами абсолютного признания и абсолютного непризнания. В реальности же большинство стратегий, к которым прибегают современные политические акторы, демонстрируют селективный характер частичного признания/непризнания, поэтому важной задачей данной статьи является анализ специфики российской модели исторической ответственности, а также ее эффективности в контексте тех вызовов, с которыми сталкивается российское общество.8
8. Томильцева Д.А. Историческая и политическая ответственность: совпадение границ проблемного поля // Politeia-Journal of Political Theory Political Philosophy and Sociology of Politics, 2016, № (4 (83)), с. 25-35.
6 Религиозный дискурс исторической ответственности в современной России
7 Символическая значимость для консолидации российского общества памяти о Великой Отечественной войне, особенно подчеркиваемая в контексте 75-летнего юбилея со дня окончания войны, вызвала активизацию вопроса об исторической ответственности среди российских политических акторов.
8 На Рождественских чтениях 2020 года с характерным названием «Великая Победа: наследие и наследники» патриарх Кирилл выступил с программным докладом, в котором не только охарактеризовал религиозное значение данной годовщины, но и отметил тесную взаимосвязь памяти и ответственности.9 По его словам, «все больше появляется неправды о Второй мировой войне, все чаще звучат призывы пересмотреть значение подвига нашего народа и роль нашей страны, поэтому на нас – потомках и преемниках победителей лежит огромная ответственность сохранить и передать грядущим поколениям правду о событиях того периода».10 В данном контексте стоит обратить внимание на то, что историческая ответственность напрямую увязывается не просто с сохранением памяти, но с сохранением памяти о победе, которая отодвигает на задний план те тяготы и лишения, которые связаны с ее достижением.
9. Аникин Д. А. Религиозные акторы исторической ответственности: институциональные основания и особенности медиадискурса // Электронный научно-образовательный журнал «История». 2020. T. 11. URL: >>>>

10. Патриарх Кирилл: наследники Победы ответственны за сохранение исторической памяти // >>>>
9 Монументальным отражением исторической ответственности в религиозном дискурсе стал открытый к юбилею Победы Главный храм Вооруженных сил Российской Федерации, целый ряд элементов которого вызвал ожесточенную общественную полемику, в частности, возможность размещения в храме изображения И.В. Сталина, с которым связаны массовые репрессии в отношении священнослужителей. Несмотря на то, что общественный резонанс привел к изменению композиции, сам по себе сюжет оказался достаточно показательным с точки зрения как стремления Русской православной церкви использовать символический капитал данного события для собственной легитимации, так и тех социальных рисков, к которым может привести следование квази-советскому историческому дискурсу.
10 Интересно, что подобная постановка вопроса об исторической ответственности практически исключает из официального церковного дискурса сюжет с оживлением религиозной жизни во время войны на оккупированных территориях, который еще в начале 2000-х гг. прозвучал в известном фильме «Поп». Несмотря на отсутствие официального опровержения подобных фактов, само по себе обращение к данным событиям демонстрирует явные символические издержки для РПЦ, в силу чего ключевым методом становится замалчивание тех исторических фактов, которые могут поставить под сомнение настойчиво декларируемую связь между православием и патриотизмом. Вместе с тем, стоит отметить, что подобный дискурс исторической памяти и исторической ответственности является неоднозначным даже для представителей православного сообщества, прежде всего, придерживающихся монархических позиций.
11 Общественный консенсус, существующий в российском обществе относительно значения Великой Отечественной войны, вынуждает религиозные институции не только обходить проблемные моменты собственной истории военного периода, но и существенно трансформировать восприятие других событий отечественной истории. В частности, сложившаяся в советском обществе и воссозданная в 1990-ые гг. память о войне существенно влияет на восприятие Гражданской войны, поскольку часть «белой» эмиграции оказалась замешана в военных действиях на стороне немецких войск. Связь между данными событиями косвенно влияет на более широкий мемориальный ландшафт, заставляя выборочно относиться к представителям русской эмиграции.
12 Официальный дискурс исторической ответственности: проблема адресата
13 Наиболее ярким проявлением официальной позиции по поводу отношения современной России к проблеме исторической ответственности стало появление статьи президента России В.В. Путина «75 лет Великой Победы: общая ответственность перед историей и будущим».11 В ней автор справедливо констатирует определенную темпоральную амбивалентность исторической ответственности. С одной стороны, ответственность – это всегда ответственность по отношению к определенной исторической эпохе, связь которой с настоящим временем нуждается в подчеркивание. Но с другой стороны, историческая ответственность только по отношению к прошлому не имеет никакого смысла, потому что по этой логике происходила бы девальвация ответственности за счет размывания ее объекта. Быть ответственным за сохранение абсолютно всего прошлого – значит, не отвечать вообще ни за какое прошлое. Поэтому возникает и еще один субъект исторической ответственности, в качестве которого выступает будущее или, если говорить конкретнее, последующие поколения, идентифицирующие себя с определенной социальной общностью, в данном случае – с Россией.
11. Путин В.В. 75 лет Великой Победы: общая ответственность перед историей и будущим // >>>>
14 Оставляя в стороне фактологический аспект статьи, хочется сосредоточить внимание на ключевых моментах официального дискурса исторической ответственности, прежде всего, на самом определении данного понятия, а также на сфере его применения.
15 Ответственность рассматривается автором статьи с моральной точки зрения, а именно – как способ недопущения тех трагических событий, которые имели место в недавней мировой истории. В данном понятийном ряду ответственность напрямую соотносится с верностью и неизменностью исторической правде, то есть сама по себе ответственность и сводится к защите исторической правды от посягательств со стороны отдельных держав. И здесь мы можем констатировать, что основным адресатом статьи становится мировое сообщество, а призыв к сохранению исторической правды, с социально-политической точки зрения, констатирует необходимость сохранения той системы международных отношений, которая была легитимирована послевоенными мирными соглашениями.12 Получается, что историческая ответственность заключается в стремлении соответствовать той интерпретации прошлого (пусть даже недавнего прошлого), которая была закреплена на нормативном и институциональном уровнях непосредственно после завершения войны, а антиподом ответственности выступает исторический ревизионизм, направленный на ре-интерпретацию исторической реальности.
12. Миллер А.И. Политика памяти в посткоммунистической Европе и ее воздействие на европейскую культуру памяти // Полития. 2016. № 1 (80). С. 111–121.
16 Любопытно, что в статье содержится отсылка и к травматическим аспектам памяти о войне: «Конечно, в период этой страшной, кровопролитной войны некоторыми людьми овладевали страх, растерянность, отчаяние. Имели место предательство и дезертирство. Давали о себе знать жестокие разломы, порождённые революцией и Гражданской войной, нигилизм, издевательское отношение к национальной истории, традициям, вере, которые пытались насаждать большевики, особенно в первые годы после прихода к власти».13 Причиной травматических явлений провозглашается революция, что создает интересное сочетание государственного и церковного дискурсов по поводу взаимосвязи революции и Великой Отечественной войны. Если в государственном дискурсе отмечается влияние революционных потрясений на неопределенность социальной и политической идентичности отдельных граждан в условиях начавшейся войны, то церковный дискурс рассматривает саму войну в качестве метафизического наказания за революцию.
13. Путин В.В. 75 лет Великой Победы: общая ответственность перед историей и будущим // >>>>
17 Стоит отметить две важные тенденции официального российского дискурса по поводу исторической ответственности – реакционность и отказ от обсуждения проблемных вопросов совместного прошлого. Под реакционностью понимается то обстоятельство, что включение российских политиков в полемику по поводу тех или иных исторических событий, как правило, является ответной реакцией на уже активно идущий процесс травматизации прошлого. В официальном дискурсе явно не хватает последовательности в обсуждении мемориальной повестки, а также перехода от ретроспективы к перспективе, то есть включения исторической проблематики в обоснование собственного видения будущего. Историческая ответственность, понимаемая не только как ответственность перед предками, но и как ответственность перед потомками, предполагает иную темпоральность, которая заявляется лишь на декларативном уровне. Иначе говоря, сохранение памяти исключительно о позитивных исторических событиях означает не только существенное уменьшение мнемонического инструментария государства, но и препятствует нахождению новых форм консенсуса во внешней политике.
18 Редукция ответственности: проблемные моменты обращения к прошлому
19 Отказ от обсуждения проблемных вопросов совместного прошлого оказывается особенно актуален в контексте процессов травматизации «социалистического прошлого» в странах Восточной Европы, итогом чего становится перенос травматического восприятия прошлого на современные международные отношения. Во внешнеполитическом ракурсе локализация исторической ответственности существенно ближе к полюсу «политики непризнания», что означает, по сути, отказ от восприятия современных восточноевропейских государств в качестве полноценных участников исторического и политического диалога.
20 Проблема заключается в том, что подобная позиция, хотя и воспринимается Россией как сохранение формального превосходства, но формирует существенные проблемы в международном продвижении российской мемориальной повестки. Мемориальная культура, с точки зрения А. Ассман, всегда является культурой соучастия и совместного обращения к прошлому, поэтому монологичность официального дискурса диссонирует с механизмами естественного формирования совместной исторической памяти.14 Скорее, здесь возникает ситуация кардинального расхождения нарративов, при которой происходит взаимное «несчитывание» символических сигналов: призыв к ответственности выглядит стремлением к пересмотру и дискредитации прошлого, а стремление к сохранению «победного» мемориального нарратива без учета тех национальных историй, которые оказались сформированы в последние десятилетия, может интерпретироваться как стремление и к сохранению той специфической политической культуры, которая строилась вокруг данного нарратива.15
14. Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 113.

15. Линченко А.А., Головашина О.В., Аникин Д.А. От рынка к базару: метаморфозы коммерциализации прошлого в современном мире // Вопросы философии. 2019. № 5. с. 49-58.
21 Вместе с тем, внутриполитическая повестка демонстрирует немного другой вектор по поводу политики признания/непризнания, поскольку своеобразное понимание исторической ответственности как обязательства сохранения позитивного прошлого вступает в противоречие с локальными мемориальными нарративами. Общественная консолидация за счет победы над общим врагом оказывается эффективным способом символической политики, но только в том случае, если это враг оказывается внешним по отношению к современным политическим и культурным границам. Но поскольку значительная часть поверженных врагов стала частью современного российского государства, то символический потенциал памяти о данных победах становится весьма незначительным, а, зачастую, даже потенциально рискогенным.
22 В качестве примера можно привести ситуацию с переосмыслением в Татарстане событий 1552 г., когда Казанское ханство прекратило свое существование, став частью Московского царства. В рамках дореволюционного исторического нарратива и ставшего его преемников советского нарратива это событие однозначно рассматривалось как символически значимая победа над наследниками Золотой Орды. Негативное восприятие Золотой Орды и других государственных образований, связанных с ней, естественным образом заставляло локальные исторические нарративы вписываться в установленный канон. В частности, татарские историки и краеведы подчеркивали происхождение местных жителей не от монголо-татар, а от булгар, что позволяло, применительно к событиям 1552 года, использовать нарративную формулу освобождения, а не присоединения. Как демонстрирует А.В. Овчинников, в современном Татарстане доминирующим оказывается пантюркистский дискурс, итогом чего становится переосмысление и указанных исторических событий.16 По сути, формируется альтернативный исторический нарратив, формирующий травматическое восприятие прошлого и становящийся мощным фактором влияния как на другие локальные формы памяти, так и на историческую политику государства в целом.
16. Овчинников А. В. «Русский мир», «татарский мир» и «история кряшен»: исторические составляющие (нео)колониальных мифов в современном Татарстане // Электронный научно-образовательный журнал «История». 2020. T. 11. Выпуск 9.
23 Если в сфере внешней политике можно наблюдать демонстративный отказ от политики признания, продиктованный вполне резонными соображениями по поводу опасности прецедента, то во внутренней политике формируется относительный консенсус относительно необходимости устранения из официального нарратива тех исторических событий, которые становятся потенциально травмирующими. Нетрудно заметить, что историко-культурный стандарт, принятый в 2014 г., демонстрирует отчетливое стремление к преуменьшению негативной роли золотоордынского ига в развитии российской цивилизации. Даже сам факт замены термина «татаро-монгольское иго» на «золотоордынское иго» свидетельствует о молчаливом признании нового пантюркистского нарратива в качестве важного элемента символического пространства. Таким образом, обращение к исторической ответственности в современном российском обществе является, во многом, отражением тех социокультурных расколов, которые существенно трансформируют не только мировое политическое пространства, но и его локальные сегменты. Редукция исторической ответственности исключительно к позитивной памяти – во внешней политике и молчаливое признание новых исторических нарративов и новых акторов политики признания – во внутренней политике, становятся существенными факторами, определяющими мемориальный ландшафт современной России и перспективы его трансформации уже в ближайшее время.

Библиография

1. Аникин Д.А. Религиозные акторы исторической ответственности: институциональные основания и особенности медиадискурса // Электронный научно-образовательный журнал «История». 2020. T. 11. Выпуск 9.

2. Арендт Х. Коллективная ответственность // Х. Арендт. Ответственность и суждение. М.: Издание Института Гайдара, 2013. С. 205 – 217.

3. Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. М.: Новое литературное обозрение, 2016. 232 с.

4. Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна. М.: Новое литературное обозрение, 2017. 356 с.

5. Линченко А.А., Головашина О.В., Аникин Д.А. От рынка к базару: метаморфозы коммерциализации прошлого в современном мире // Вопросы философии. 2019. № 5. с. 49-58.

6. Миллер А.И. Политика памяти в посткоммунистической Европе и ее воздействие на европейскую культуру памяти // Полития. 2016. № 1 (80). С. 111–121.

7. Овчинников А. В. «Русский мир», «татарский мир» и «история кряшен»: исторические составляющие (нео)колониальных мифов в современном Татарстане // Электронный научно-образовательный журнал «История». 2020. T. 11. Выпуск 9.

8. Патриарх Кирилл: наследники Победы ответственны за сохранение исторической памяти [Электронный ресурс]. 2020. URL: https://tass.ru/obschestvo/7617199 (дата обращения: 29.10.2020)

9. Путин В.В. 75 лет Великой Победы: общая ответственность перед историей и будущим [Электронный ресурс]. 2020. URL: http://www.kremlin.ru/events/president/news/63527 (дата обращения: 30.10.2020)

10. Сыров В.Н. К вопросу о моральной составляющей исторической культуры // Вестник Томского государственного университета. Серия «История».2019. № 58. С. 117-124.

11. Томильцева Д.А. Историческая и политическая ответственность: совпадение границ проблемного поля // Politeia-Journal of Political Theory Political Philosophy and Sociology of Politics, 2016, № (4 (83)), с. 25-35.

12. Chakrabarty D. History and the Politics of Recognition // Jenkins K., Morgan S. (ed.) Manifestos for History. London; New York: Routledge, 2007. P. 77-87.

13. Olick J.K. Collective Memory: The Two Cultures // Sociological Theory. 1999. Vol. 17. № 3. Pp. 333–348.

14. Olick J.K. Figurations of memory: a process-relational methodology illustrated on the German case // Olick J.K. The politics of regret: on collective memory and historical responsibility. New York: Routledge. 2007. P. 85–118.

15. Svetelj T. Politics of Recognition: The Guideline for Modern Humanism // The International Journal of Civic, Political, and Community Studies. 2013. Volume 10. С. 45-53.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести