Говорить о творчестве Ф.М. Достоевского всегда невообразимо трудно, поскольку любой разговор предполагает определенные границы, задаваемые тематикой обсуждения. Однако попытка как-либо ограничить разговор об авторе с подобной глубиной мироощущения и широтой миросозерцания оборачивается некоторым насилием над самим автором. Творчество Достоевского едва ли можно однозначно интерпретировать в рамках конкретного дискурса и методологического подхода, его едва ли можно исчерпывающе отрефлексировать – настолько оно всеобъемлюще. Отчасти этим объясняется та мировая слава, которая прочно закрепилась за Достоевским не только как <em>русским</em> писателем, но как мыслителем вообще. В этом смысле, Достоевского и то, какое значение имеет его творчество для мировой мысли, невозможно переоценить. Скорее наоборот, всякая попытка дать исчерпывающий ответ на проблемы, поставленные Достоевским в его произведениях, обнаруживает недооцененность Достоевского как мыслителя. Подобная неохватность свидетельствует не только о глубине мысли писателя, но и о неоспоримой актуальности проблем, которые Достоевский выводит в своих работах.

Определяющей и наиболее значимой для понимания всего творчества Достоевского представляется проблема выбора. Выбор как неизбежный опыт человеческого существования является конкретизацией, сущностной составляющей проблемы человека перед лицом свободы. Экзистенциальная проблематика – это некая детерминанта, которая последовательно разворачивается и определяет все творчество писателя, начиная с ранних произведений (здесь особенно выделяется повесть «Двойник») и заканчивая грандиозным романом «Братья Карамазовы». Эта экзистенциальность, задаваемая проблемой выбора (она же проблема свободы человека), во многом предопределила становление философии экзистенциализма в середине – второй половине XX в. В частности, в философском эссе А. Камю «Миф о Сизифе»¹ уделена отдельная глава размышлениям о Достоевском. Первым же видным мыслителем на Западе, который явно испытал влияние Достоевского, был Ф. Ницше. Например, в работе «К генеалогии морали» Ницше выводит понятие <em>ressentiment</em>, которое в сущности своей восходит к психологическому состоянию героя «Записок из подполья». Так, Ницше пишет: «… человек ressentiment лишен всякой откровенности, наивности, честности и прямоты к самому себе. Его душа <em>косит</em>; ум его любит укрытия, лазейки и задние двери; все скрытое привлекает его как <em>его</em> мир, <em>его</em> безопасность, <em>его</em> услада; он знает толк в молчании, злопамятстве, ожидании, в сиюминутном самоумалении и самоуничижении»². Нетрудно увидеть, что такое определение точно схватывает и отображает основные психологические черты «подпольного человека»: «Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться… Теперь же доживаю в своем углу, дразня себя злобным и ни к чему не служащим утешением, что умный человек и не может серьезно чем-нибудь сделаться, а делается чем-нибудь только дурак»³.

Причину пристального интереса к Достоевскому на Западе, как кажется, достаточно точно объяснил русский философ Н.А. Бердяев, отметив, что творчество Достоевского – это «слово о всечеловеческом»⁴. Однако Достоевский остается в первую очередь русским писателем, и в этом смысле невозможно не отметить, что наибольшее значение Достоевский имел для отечественной философской мысли. Речь, очевидно, идет о русской религиозной философии, как направлении, которое буквально выросло на Достоевском, вобрав в себя всю его идейную составляющую. Отчасти этим объясняется и тот факт, что русская религиозная философия не только персоналистична, но и глубоко экзистенциальна. Однако, несмотря на большие объемы критической литературы и исследований, проблеме выбора как одной из ключевых составляющих религиозно-экзистенциальной мысли Достоевского не было уделено должного внимания. В середине ХХ в. философ и историк русской мысли В.В. Зеньковский, размышляя о Достоевском писал: «впрочем, и до ныне его идейное наследство не усвоено еще до конца»⁵, что вполне справедливо и в наше время.

Для раскрытия и понимания проблемы выбора как явления экзистенциального порядка Достоевского необходимо, прежде всего, отметить исключительный антропоцентризм, присущий всему творчеству писателя. Писатель уже в семнадцатилетнем возрасте определил ту проблему, которая занимала его всю последующую жизнь. В 1839 г. он писал своему брату: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком»⁶. Тайна человека – вот то единственное, что занимало все внимание Достоевского, было центром притяжения его мысли, основой его миросозерцания. Человек, по Достоевскому, это не просто одно из множества других явлений этого мира, но это центр всего мира; это не просто загадка о «человеческом», это загадка о сущем. Познать человека, разгадать его тайну – значит познать суть бытия, разгадать все тайны мира. В этом смысле, антропоцентризм – главный принцип, которому подчинен роман Достоевского. Все, что написано Достоевским, написано о человеке: о его судьбе и потайных складках его души, которые Достоевский-психолог с поразительным мастерством поднимал на поверхность и обозревал. Как отмечал Н.А. Бердяев в своей работе, посвященной анализу миросозерцания писателя, «у Достоевского был только один всепоглощающий интерес, только одна тема, которой он отдал все свои творческие силы. Тема эта – человек и его судьба».⁷ В этих словах Бердяев сформулировал всю идейную составляющую творчества Достоевского, выразил смысл многострадальных философских изысканий великого писателя.

Причины такого антропоцентризма, конечно, нельзя объяснить простым интересом к человеку, тем более нельзя назвать Достоевского гуманистом. То особенное положение, которое занимает человек во всем творчестве писателя, возможно объяснить и религиозностью Достоевского. Здесь примечательно, что Достоевский полагал себя ревностным христианином, и это, собственно, вторая особенность, которую необходимо отметить. Христианский персонализм, которому следует писатель, объясняет не только антропоцентричность, но и природу человека, как ее понимает Достоевский. Свобода – это онтологическое свойство природы человека. Соответственно, человек более всего интересует Достоевского не столько как отдельно взятый феномен, сколько как субъект, вступающий и состоящий в определенных отношениях с другими субъектами и, прежде всего, с самим собой. Человек – это всегда в первую очередь нечто активное, он сам конструирует свой мир и себя, задает параметры своим отношениям. Человек только потому, быть может, и интересен Достоевскому, что представляет собой не что иное, как свободу, облеченную в плоть; свобода задает духовную глубину человека, составляет саму его суть. Впервые этот мотив свободного человека задается в «Двойнике»; в этой повести главный герой – господин Голядкин – хотя и признает себя «маленьким человеком» (чей образ в отечественной традиции прочно ассоциируется с существом кротким, пассивным и безответным), открыто заявляет о себе, и на протяжении всей повести рефреном звучит его вызов: «Иду я прямо, открыто и без окольных путей, потому что их презираю и предоставляю это другим»⁸. Но в самом полном смысле экзистенциальная проблематика разворачивается в «Записках из подполья», когда «подпольный человек» заявляет: «ведь все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик»⁹. Это дает нам понимание, что мир Достоевского – это прежде всего мир личности, причем не одной (как доказывал Л. Шестов)¹⁰, но множества личностей – то, что Бахтин назвал «полифоническим романом»¹¹.

Но что значит личность, субъект, свобода? Эти абстрактные понятия становятся наполненными, раскрывают свою сущность, только когда осмысляются через понятие выбора. Выбор – это акт самоопределения, момент становления личности. Без выбора немыслима свобода, а без свободы немыслима личность. Выбор есть реализация свободы и, как было отмечено ранее, неизбежный опыт человеческого существования, поскольку свобода неотчуждаема от природы человека. Это аксиома лежит в основе любой экзистенциальной мысли, и в основе экзистенциализма Достоевского в том числе. Однако для Достоевского это иная свобода, нежели свобода сама по себе, и в этом плане Достоевский далек от французских экзистенциалистов с их извечным мотивом <em>богооставленности</em>. Напротив, экзистенциальная проблематика Достоевского завязана на идее христианского Бога. Как отмечает Касаткина, в произведениях Достоевского «всегда присутствует Бог как единая основа для той множественности человеческих типов, которую без такой основы нельзя ни понять, ни воспроизвести»¹². Бог потому является единой основой для множественности типов, что наделил их свободой, <em>Он</em> же выступает гарантом этой свободы. Один уже этот факт ставит человека в определенные отношения с Богом. Поэтому выбор – это не просто личностный акт, это всегда акт религиозный, в котором человек определяет – движется он <em>к Богу</em> или <em>от Бога</em>. Иначе говоря, в художественном мире Достоевского выбор героя всегда имеет эсхатологический характер, носит печать христианского мистицизма. В качестве примера здесь показателен момент в «Преступлении и наказании», когда пьяница Мармеладов в «распивочной» рассказывает Раскольникову трагичную историю своего семейства, из которой становится известно, что дочь Мармеладова Соня была вынуждена «получить желтый билет», т.е. заняться проституцией, чтобы прокормить детей Катерины Ивановны, своей мачехи. В какой-то момент Мармеладов признается Раскольникову, что пьянствует на деньги Сони: «А я сегодня у Сони был, на похмелье ходил просить! Вот этот самый полуштоф-с на ее деньги и куплен. Тридцать копеек вынесла, своими руками, последние, все что было, сам видел…»¹³. По всей видимости, число «тридцать» здесь неслучайно; это аллюзия на известный библейский сюжет, согласно которому Иуда предал («продал») Иисуса за 30 серебряников. В таком случае, Мармеладов не просто «просил на похмелье», но, хотя и символически, как бы продал, предал свою дочь, так что, как отмечает Б.Тихомиров, «не мог в эту позорную для него минуту не ощутить себя Иудой»¹⁴.

Приведенный момент представляется нам достаточно важным, хотя, конечно, и не исчерпывающе представляющим всю специфику экзистенциальной мысли Достоевского, в основании которой находятся религиозные убеждения писателя; кроме того, именно вера писателя задает проблематику выбора как составляющую его философского творчества. Так, согласно Достоевскому, выбор человека не может быть нацелен на самоутверждение, на становление собственной личности: именно желание своеволия и является корнем мирового зла; Достоевский последовательно доказывал эту мысль на примерах судеб «подпольного человека» и Раскольникова, Свидригайлова и Кириллова, Ставрогина и Ивана Карамазова. Своеволие их привело к духовной и физической гибели, потому что где есть своеволие, там нет Бога. По всей видимости, на это же указывают слова Великого Инквизитора, обращенные к Искупителю: «свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея в руководстве Твой образ лишь перед собой»¹⁵. Акцент здесь необходимо сделать на образе Бога, Христа – только руководствуясь этим образом, человек способен избежать гибели, спастись. На спасение и должен быть направлен выбор, причем не индивидуальное спасение, а всеобщее. Ответ же на вопрос, что значит руководствоваться образом Христа можно найти в одном черновом наброске, сделанном в день смерти первой жены Достоевского Марии Дмитриевны: «… после появления Христа, как <em>идеала человека </em><em>во</em><em> плоти</em><em>, </em>стало ясно как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтоб человек нашел, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего <em>я</em><em>,</em> – это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно… Это-то и есть рай Христов»¹⁶.