Везде
Несостоявшиеся альтернативы политической истории России как фактор политического сознания. Круглый стол журнала «Полилог/Polylogos»
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Несостоявшиеся альтернативы политической истории России как фактор политического сознания. Круглый стол журнала «Полилог/Polylogos»
Аннотация
Код статьи
S258770110007511-4-1
DOI
10.18254/S258770110007511-4
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Кара-Мурза Алексей Алексеевич 
ORCID: 0000-0002-0302-6500
Должность: главный научный сотрудник, руководитель сектора философии российской истории
Аффилиация: Институт философии РАН
Адрес: Москва, 109240, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1
Жукова Ольга Анатольевна
ORCID: 0000-0002-0152-926X
Должность: профессор Школы философии факультета гуманитарных наук Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»
Аффилиация: Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»
Адрес: ул. Старая Басманная, 21/4, 105066
Шарова Вероника Леонтьевна
ORCID: 0000-0002-7405-2992
Должность: научный сотрудник сектора философии российской истории
Аффилиация: Институт философии РАН
Адрес: 109240, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1
Локтионов Михаил Вячеславович
ORCID: 0000-0001-5877-9182
Должность: ведущий научный сотрудник сектора философии российской истории
Аффилиация: Институт философии РАН
Адрес: 109240, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1
Омелаенко Валентина Владимировна
ORCID: 0000-0002-5638-650X
Должность: младший научный сотрудник сектора философии российской истории
Аффилиация: Институт философии РАН
Адрес: 109240, г. Москва, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1.
Выпуск
Том 3 № 3
Аннотация

В статье представлены тексты выступлений участников круглого стола «Несостоявшиеся альтернативы политической истории России как фактор политического сознания», проведенного в рамках одноименного научно-исследовательского проекта в редакции  журнала «Полилог/Polylogos» 3 сентября 2019 года. В ходе мероприятия участники обратились к ряду сюжетов российской истории, предполагающих не только интерпретацию с точки зрения фактов, но и гипотез и допущений, уместных с позиций философской рефлексии в отношении возможного и несбывшегося, в этом смысле - представляющего интерес не столько в прошлом, сколько в настоящем и будущем. 

 

Ключевые слова
философия истории, философия политики, история России, политическая альтернативистика, русская культура, революция, реформы
Источник финансирования
Исследование проведено при финансовой поддержке РФФИ и АНО ЭИСИ в рамках научного проекта № 19-011-31314 «Несостоявшиеся альтернативы политической истории России как фактор национального политического сознания»
Классификатор
Получено
05.09.2019
Дата публикации
18.11.2019
Всего подписок
89
Всего просмотров
3975
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
Дополнительные сервисы на все выпуски за 2019 год
Преимущества сервисов
1500 руб. / 15.0 SU
1

М.В. Локтионов: Добрый день, уважаемые коллеги. Сегодня мы проводим круглый стол в рамках проекта «Несостоявшиеся альтернативы политической истории России как фактор политического сознания». Представлю наших участников: руководитель проекта, доктор философских наук, профессор Алексей Алексеевич Кара-Мурза. Доктор философских наук, профессор Ольга Анатольевна Жукова. Кандидат политических наук Вероника Леонтьевна Шарова. Валентина Владимировна Омелаенко. И я, доктор философских наук, главный редактор журнала «Полилог/Polylogos» Михаил Вячеславович Локтионов. Передаю слово для первого выступления Алексею Алексеевичу Кара-Мурзе.
2

А.А.Кара-Мурза: Коллеги! Новый научный проект, за который мы взялись, – «Несостоявшиеся альтернативы политической истории России как фактор политического сознания» – имеет богатую предысторию. Еще в античности политические мыслители полагали, что «История» включает в себя не только набор политических фактов и событий, подкрепленных живыми свидетельствами и выстроенных в определенной хронологии, но и широкий набор мифов о «возможном, но не случившемся», представлений о «золотом веке» (которого чаще всего никогда не было в реальности), эсхатологических и апокалиптических мечтаний, иллюзий и предчувствий.
3

Великий Платон писал об «анамнезисе», т.е. «припоминании» того, что «душа созерцала в божественном мире до своего рождения», а также о «врожденных идеях», непременно наличествующих в сознании как вождя, так и любого подданного. Его младший современник, Аристотель, в свою очередь, писал в своей «Поэтике», что познать законы политической истории невозможно средствами только «Истории» – для этого необходима еще и «Философия», а также «Поэзия», способные, в отличие от «Истории», создавать «воображаемые миры». Он полагал, что историк и поэт отличаются друг от друга тем, что первый говорит о действительно случившемся, а второй – о том, что могло бы случиться. Поэтому, по мнению Аристотеля, поэзия философичнее и серьезнее истории: поэзия говорит более об общем, история – о единичном.

4

Главная область наших исследований в Институте философии – это философия российской истории. Некоторые внешние наблюдатели до сих пор не вполне понимают, чем наша тема отличается от «истории русской философии» или даже от «истории России». В своих работах (в том числе и на страницах журнала «Полилог»), я неоднократно утверждал мысль о том, что «философия истории» отличается от «просто истории» тем, что «просто история» – это научное знание о том, что в истории произошло, а «философия истории» – это наднаучное рассуждение о том, что в истории возможно1.

1. См. например: Кара-Мурза А.А. Василий Алексеевич Маклаков – один из основателей «политической альтернативистики» // Полилог/Polylogos. 2019. T. 3. № 2 [Электронный ресурс] URL: >>>>
5 Поэтому выражение: «история не знает сослагательного наклонения» – банальный трюизм, скрывающий под внешней строгостью мышления, увы, прямо противоположное – полное нежелание мыслить. Просто работа с «сослагательным наклонением» – это принципиально другая профессиональная работа и в другом профессиональном поле – в области «философии истории», где речь идет именно о возможном в истории. Еще в прошлом веке, в 1999-м году (для современной России во многом переломном) я собрал свои работы на эту тему, нашел издателя и выпустил сборник, так его и озаглавив: «Как возможна Россия?»2
2. Кара-Мурза А.А. Как возможна Россия? Статьи и выступления разных лет. М.: Совет. спорт, 1999. 224 с.
6 Поэтому, выбирая тему для нашего нового научного проекта, мы решили говорить не столько о случившемся в российской истории, о том, что наши соотечественники (или нация в целом) помнят, или, напротив, о чем они по каким-то причинам забыли или хотят забыть. Нас в большей степени интересует тот компонент национального самосознания, который «помнит развилки» и рефлексирует по поводу того, что, выражаясь словами поэта-символиста и философа Вяч. Иванова, «зачалось и быть могло, но стать не возмогло…»
7 Это – строчки из знакового для русского Серебряного века стихотворения Вяч. Иванова «Дверь» (1911) из сборника «Cor Ardens» (раздел «Эрос»). Отмечу, что метафора «Истории» как некоей метафизической «Двери» или «Ворот в Неизвестное» употреблена Вяч. Ивановым не первым, и об этом сегодня еще будет речь.
8 Вспомним поточнее ивановскую «Дверь»: «Я отошел. Навеки, верь, // Ушел из горницы твоей, // И схоронил Минувшее в груди своей, // На кладбище потерь. // Спокоен будь, и волен будь: // Оно прошло. Дремли без грез. Забудь, // Что зачалось, и быть могло, // И стать не возмогло…»3
3. Иванов Вяч. И. Собрание сочинений в 4 тт.  Том 2 . Брюссель, 1974. С. 373.
9 Что касается нашей отечественной политической философии или политологии, то и здесь, в области изучения и интерпретации «не случившегося в истории», но врезавшегося (хорошее слово!) в национальную память, тоже уже сложилась своя «классика». Назову, например, мемуары Федора Августовича Степуна (литератора и политика, но вместе с тем – профессионального философа) с характерным названием «Бывшее и несбывшееся» (в первом, немецком, варианте – «Vergangenes und Unvergangliches» – «Преходящее и Вечное»)4. Русский вариант по всем оценкам – точнее и глубже, но оба они по смыслу тождественны: «бывшее» – оно «преходяще»; «несбывшееся» – «вечно», в том смысле, что складывается в заветную «копилку» нации с пометкой: «хранить вечно».
4. Stepun F. Vergangenes und Unvergangliches. Aus meinem Leben 1884-1914. Munchen, 1947.
10 В предисловии к своим мемуарам Федор Степун, сам начинавший как поэт-символист, цитирует своего прямого литературно-философского учителя Вяч. Иванова и пишет: «“Бывшее и несбывшееся” – не только воспоминания, не только рассказ о бывшем, пережитом, но и раздумье о том, что “зачалось и быть могло, но стать не возмогло”, раздумье о несбывшемся»5.
5. Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. 2-е, дополн. изд. СПб., Алетейя, 2000. С. 5.
11 Степун очень часто цитировал эту строчку из «Двери» Вяч. Иванова, равно как и другой пассаж из более поздних ивановских «Деревьев» («Свет вечерний», III): «Ты, Память, Муз родившая, свята, // Бессмертия залог, венец сознанья, // Нетленного в истлевшем красота! // Тебя зову, – но не Воспоминанья… // В них с погребов души печать снята, // Где райский хмель стал уксусом изгнанья; // В них страсти боль, все ноющей в корнях; // В них шлак руды, перегоревшей в днях»6.
6. Иванов Вяч. И. Собрание сочинений в 4 тт. Т. 3, Брюссель, 1979. С. 533-534.
12 Любил цитировать Степун и строки из еще одного кумира своей юности Валерия Брюсова: «Воспоминанья нежной грустью меня в чело целуют…»7. Степун, переживший – как интеллектуал и активный политик – большевистскую катастрофу, продолжает: «По опыту знаю, до чего губительны эти поцелуи (воспоминаний. – А.К.). Пристрастные к прошлому и несправедливые к настоящему, воспоминания неизбежно разлагают душу сентиментальной мечтательностью и ввергают мысль в реакционное окаменение. Будем откровенны, и того и другого все еще много в редеющих рядах старой эмиграции»8.
7. См. у В.Я. Брюсова: «Воспоминанье, с нежной грустью, // Меня в глаза целует…» («Час воспоминаний», 1908 г.)

8. Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. С. 6.
13 Но и у «новой эмиграции», согласно Степуну, – свои проблемы: она ведь лишена личных воспоминаний и живет только памятью о неслучившемся и мечтает о реставрации: «Новая эмиграция нашими недугами не страдает. Ее опасность скорее в обратном, в полном отсутствии пленительных воспоминаний. Соблазнять людей, родившихся под красною звездой, образами затонувшей России – дело столь же безнадежное, сколь и неправильное…»9 Каков же выход? Степун отвечает: «Общих воспоминаний у нас быть не может, но у нас и может, и должна быть общая память…»10.
9. Там же.

10. Там же.
14 Итак, и у Брюсова, и у Вяч. Иванова, и у Федора Степуна подчеркивается важное различие двух соприкасающихся, даже переплетающихся, но принципиально различных феноменов – воспоминаний и памяти. В отличие от «воспоминаний», историческая Память включает в себя, конечно, отчетливые отпечатки того, что с нами в истории приключилось, но также и менее отчетливые (и, конечно, более сложные для интерпретации) следы исторически возможного, но не случившегося. И именно это, второе, – должно стать предметом нашего особого интереса. «Воспоминания» – преходящи; «память» – вечна.
15 Когда историк начинает работать не только с «воспоминаниями», «мемуарами», как историческим источником, а обращается к понятию «памяти» (включающей рефлексию по поводу несостоявшихся альтернатив) – он и становится и настоящим философом истории, и настоящим политическим мыслителем.
16

Попытаюсь сформулировать основное Credo нашего авторского коллектива. Мы полагаем, что в состав национальной политической культуры и национального самосознания на равных основаниях входят не только факты случившейся истории (и их интерпретация различными, порой конфликтными, политическими субкультурами), но и переживание/осмысление «не случившегося», несостоявшихся альтернатив отечественной истории. Выстраиванию методологии политологического анализа «возможного», но «не случившегося» в нашей новой и новейшей истории (XIX-XXI вв.), а также «картографированию» этих «не случившихся альтернатив» – как в каждой из конкурирующих политических «субкультур», так и в отечественной политической культуре в целом – и посвящен наш исследовательский проект.
17

Таким образом, разговор об «исторической памяти», являющейся основой любой политической культуры, невозможен без учета и осмысления «развилок» и «альтернатив» национальной истории, в которой «несостоявшиеся альтернативы» (а также их интерпретация различными, порой соперничающими политическими «субкультурами») должны стать важнейшим и равноправным объектом научного исследования. Фундаментальной научной задачей проекта является исследование этих «несостоявшихся альтернатив» отечественной истории XIX-XXI вв., само наличие которых является непременным атрибутом «политической культуры» и составляющих ее различных, порой глубоко конфликтных, политических «субкультур».
18

Занимаясь нашим проектом, мы, конечно, не можем упускать из вида то, что было сделано нашими предшественниками в новейшей литературе. Ведь в постсоветский период в отечественной политологии было издано немало серьезных трудов, авторы которых попытались проникнуть в фундаментальные закономерности российской истории со всеми ее «рывками», «откатами» и «инверсиями»11.

11. См. напр.: Ахиезер А.С. Россия. Критика исторического опыта. 3-е изд., М.: Новый хронограф. 2008; Ильин В.В., Панарин А.С., Ахиезер А.С. Реформы и контрреформы в России. М., Изд-во МГУ, 1996; Пивоваров Ю.С. Русская политическая традиция и современность. М., ИНИОН, 2006; Российская политическая наука: идея, концепции, методы (общ. ред. Л.В. Сморгунова). М., 2015.
19

В самые последние годы в нашей науке получили развитие плодотворные исследования в области изучения «национальной памяти»12. Следует отметить плодотворность и того направления в научных исследованиях, которое акцентирует внимание на «конфликте» и даже «войне памятей», на том, что любая национальная культура состоит из нескольких (иногда – весьма конфликтных) «субкультур», каждая из которых «выбирает свою историю»13.

12. См.: Малинова О.Ю. Конструирование смыслов: исследование символической политики в современной России. М., 2013; Методологические вопросы изучения политики памяти. Сборник научных трудов (отв. ред. А.И. Миллер, Д.В. Ефременко). М., 2008; Миллер А.И. Нация, или могущество мифа. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2016.

13. Бордюгов Г.А. «Война памяти» на постсоветском пространстве. М.: АИРО-XXI, 2011; Карацуба И.В., Курукин И.В., Соколов Н.П. Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов. М.: КоЛибри, 2005.
20

Нам представляется логичным, что наступило время сделать следующий шаг в наших политологических исследованиях: признать, что в состав национального политического сознания входит и переживание/осмысление несостоявшихся альтернатив отечественной истории.
21

М.В.Локтионов: Спасибо. Следующей выступит Вероника Шарова.
22

В.Л.Шарова: Уважаемые коллеги, в своем сообщении я планирую сосредоточиться на анализе понятийной триады, которая, на мой взгляд, принципиально важна для понимания специфики российской истории, в том числе ее «развилок», системо- и смыслообразующих точек исторической бифуркации. Речь идет о соотношении концептов «империя – нация – революция», их взаимовлияниях и точках пересечения – не только в пространстве исторических фактов, но и интерпретаций того «как могло бы быть», альтернативных версий развития общества, его культуры и политической жизни.
23 Народное (по всей видимости) изречение, согласно которому в России нет ничего более непредсказуемого, чем её прошлое, не только иронично-прозорливо, но и несет в себе политическое зерно: тут уместно вспомнить слова А.И.Герцена, также афористично отметившего: «Русское правительство, как обратное провидение, устроивает к лучшему не будущее, но прошедшее…»14 Не задача ли философа, в этом случае, исследовать terra incognita политики памяти, с тем, чтобы сделать ее хотя бы несколько более «предсказуемой»?
14. Герцен А.И. Предисловие к "Историческому сборнику Вольной русской типографии в Лондоне", 1861 г. кн. II. Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне: Кн. 1-2. London : Trübner, 1859-1861. 2 т. С. 5
24 Несмотря на то, что подобные исследования в русле Memory Studies – актуальное и востребованное современное направление в гуманитарном знании, но его прообразы и зачатки мы можем наблюдать и у авторов прежних эпох, начиная с основоположника российской исторической науки Николая Михайловича Карамзина. Он, мысля и рассуждая как историк, будто бы мыслит сперва историю как свод систематизированных и строго описанных событий, в предисловии к «Истории государства Российского» аргументируя так: «Древние имели право вымышлять речи согласно с характером людей, с обстоятельствами: право, неоцененное для истинных дарований, и Ливий, пользуясь им, обогатил свои книги силою ума, красноречия, мудрых наставлений. Но мы, вопреки мнению Аббата Мабли, не можем ныне витийствовать в Истории. Как Естественная, так и Гражданская История не терпит вымыслов, изображая, что есть или было, а не что быть могло»15.
15. Карамзин Н.М. История государства Российского. [Электронный ресурс] URL: >>>> (дата обращения: 15.10.2019)
25 И все же Карамзин – не просто собиратель фактов; живое воображение присуще ему по меньшей мере как литератору, а умение выйти за рамки сухой фактуры – как философу и даже «первому русскому политологу16». И уже в «Записке о древней и новой России» он свободно рассуждает как раз о том, что быть могло, то есть об альтернативах истории, применительно к эпохе Наполеоновских войн: «Величие, первенство Австрии, которая из благодарности указала бы России вторую степень, и то до времени, пока не смирила бы Пруссия, а там объявила бы нас державою азиатскою, как Бонапарте. Вот счастливая сторона; несчастная уже известна!.. Политика нашего Кабинета удивляла своею смелостью: одну руку подняв на Францию, другою грозили мы Пруссии, требуя от нее содействия! Не хотели терять времени в предварительных сношениях, — хотели одним махом все решить. Спрашиваю, что сделала бы Россия, если бы берлинское министерство ответствовало князю Долгорукову: «Молодой человек! Вы желаете свергнуть деспота Бонапарте, а сами, еще не свергнув его, предписывали законы политике держав независимых!.. Иди своим путем, — мы готовы утвердить мечом свою независимость»... Прекрасное начало — оно стоило бы конца!»17 И, далее – к смежным тактико-стратегическим рассуждениям: «Если бы правительство, вместо необыкновенной для нас милиции, потребовало от государства 150 т[ысяч] рекрутов с хлебом, с подводами, с деньгами, то сие бы не произвело ни малейшего волнения в России и могло бы усилить нашу армию прежде Фридландской битвы. Надлежало бы только не дремать в исполнении»18.
16. Так Карамзина «аттестует», в частности, Ю.С.Пивоваров. См.: Пивоваров Ю.С. Время Карамзина и «Записка о древней и новой России» // Ежегодник «Человек: образ и сущность» / Судьба России. М.: ИНИОН РАН, 2002. С. 45-56

17. Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1991. С. 52

18. Там же. С. 65. Интересно, что в данном случае имеем дело с, по сути, ретроспективно-сравнительным анализом, так как далее Карамзин рассуждает о схожей, на его взгляд, ситуации в эпоху Смутного времени, ссылаясь на «переписку русских воевод при Лжедимитрии», каковые, по мнению историка, оказались более талантливыми военачальниками, нежели иные деятели при Александре I…
26 Но вернемся к тому, с чего начали. В размышлениях о том, как в истории России сработали механизмы имперского и национального начал, было ли их действие детерминировано каким-либо фактором неизбежности или случайности, точка отсчета зачастую и, пожалуй, даже в большинстве случаев, совпадает с таким сюжетом как петровские реформы. Здесь очевидна еще одна «развилка», на которой измерение времени дополняется пространственным измерением; история начинает мыслиться как необходимым образом дополненная географией – развилка «Запада – Востока», или «Европы – не-Европы». В контексте современной дискуссии о месте и роли России в глобальном и региональном (прежде всего, постсоветском) аспектах этот ракурс рассуждений имеет далеко не только теоретическое значение.
27 Ретроспективные поиски в форме «конструирования» или даже «изобретения» смысловых границ территории регулярно находят отражение в современной научной литературе19; в отечественной же традиции общественно-политической и философской мысли, а также художественной литературы мы тоже находим замечательные примеры. Как заметил в свое время публицист, деятель русской эмиграции Иван Солоневич, «история России есть история преодоления географии России»20. Ширь, простор этой географии «картографируются» в исторической проекции различными альтернативными способами; Россия, согласно такой интерпретации, не раз стояла, подобно былинному богатырю, перед камнем на перепутье: «направо пойдешь, налево пойдешь»… Такими «камнями», путевыми вехами полнится отрезок российской истории с начала XVII века до первых десятилетий века ХХ; о соотношении революционных по духу реформ Петра и революционных и по духу, и по форме преобразований 1917 года в форме сравнительных альтернатив размышлял один из интереснейших деятелей русской эмиграции, философ истории и культуры, Владимир Вейдле.
19. См., например: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М.: Новое лит. обозрение, 2003; Нойманн Ивэр Б. Использование "Другого": образы Востока в формировании европейских идентичностей. М.: Новое изд-во, 2004; Кара-Мурза А.А. Как возможна Россия? М.: Фонд социал.-экон. исслед. «Преобразование-2000» и др., 1999; Жукова О.А. На пути к русской Европе. // Европа и Россия в историческом процессе. Т.Н.Грановский. М. Фонд «Либеральная миссия», 2013; Шарова В.Л. Русский мир как вариант геокультурной интеграции (к некоторым положениям теории культуры П.Б.Струве) // Философия и культура. 2016. № 6. С. 842-850; Шарова В.Л. Является ли память об империи фактором интеграции современной Центральной Европы? / Этнические, национальные и протонациональные нарративы: формирование и репрезентация. СПб.: Алетейя, 2017. С. 294-303; и др.

20. Солоневич И.Л. Народная монархия. М.: Институт русской цивилизации, 2010. С. 89
28 Эпоха XVII века стала для России временем вступления на имперский путь, Октябрьский переворот её с этого пути увёл в ранее неизведанном направлении. Вейдле, впрочем, интересует по большей части не институциональный аспект революционных перемен, а «тектонические сдвиги» глубинных пластов культурной российской идентичности, которую он последовательно мыслит как европейскую и никакую иную. Видя Петра как «технократа» своего времени, Вейдле сопоставляет реформистский и революционный путь России: оба, по его мысли, были бы возможны, но возобладал именно революционный, приведший к образованию империи своеобычного образца: «Если бы дело сводилось к изменению русской жизни путем прививки ей западных культурных форм, можно было бы говорить о реформе, и притом о реформе вполне назревшей и своевременной, но путь шел к снесению старого и к постройке на образовавшемся пустыре чего-то разумного, полезного и вытянутого по линейке, а такой замысел иначе как революционным назвать нельзя…»21 В то время как в Европе завиднелся призрак нациестроительства, национализма (а в XIX столетии он вовсю уже будет расхаживать по ней, составляя серьезную конкуренцию марксову призраку коммунизма), выбор мог бы быть осуществлен между европейской империей – европейской нацией в перспективе – и восточной деспотией с неопределенной продолжительностью.
21. Вейдле В.В. Три России [Электронный ресурс] URL: Три России >>>> . Дата обращения: 17.10.2019
29 Вейдле писал о «трех Россиях», мы же сегодня можем рассуждать и о четырех – с учетом уже наших ближайших поколений, получивших опыт 1991 года и выхода пусть не из имперского, но импероподобного (историки продолжают спорить) государства в направлении тоже не вполне осмысленном – тогда и сейчас – и явно способствующем альтернативному видению. Наш треугольник, заданный в начале, прирастает новыми векторами и обретает форму «империя – нация – Запад – Восток – реформа – революция». Современное российское общество, как помянутый богатырь на перепутье, имеет, таким образом, немало направлений не только будущего, но и прошлого, и заведомые трудности, связанные с этим выбором, можно трактовать как, в первую очередь, шансы и возможности.
30 Подытоживая, можно заметить в заключение – вопрос «а что, если бы?», заданный применительно к истории, то есть к уже свершившемуся – это не дерзость профана, но стартовая точка мысленного эксперимента, вполне заслуживающего быть воспринятым в качестве творческого и перспективного научного метода. Я же на этом завершаю и передаю слово Ольге Анатольевне Жуковой.
31

О.А.Жукова: Уважаемые коллеги, я хочу продолжить наше обсуждение развилок российской истории, которые послужили исходной точкой анализа национальной культурно-политической традиции и последующих теоретических обобщений в области политической альтернативистики.
32

В этой работе, безусловно, мы можем и должны опираться на анализ исторического опыта России, начатый отечественными интеллектуалами – выдающимися представителями общественный мысли и политическими деятелями XIX века – М.М. Сперанским, А.И. Герценым, И.С. Аксаковым, В.О. Ключевским в XIX веке22. В ХХ веке он был продолжен мыслителями и политиками либерально-консервативного типа П.Б. Струве, В.А. Карауловым, В. А. Маклаковым, Тырковой-Вильямс, Г.П. Федотовым23. Представляется, что осуществленная ими философско-историческая критика, выявленные ими узловые проблемы российской истории, могут обеспечить концептуальную основу и инструментарий «перезагрузки» ценностно-смысловой программы политического и исторического проекта современной России.

22. Жукова О.А. Субкультура власти и социальный порядок в России // Полис. Политические исследования. 2013. № 2 . С. 179 -188.

23. Подробнее см.: Жукова О.А. К философии политической истории России: либерально-христианский синтез В. А. Караулова // Вопросы философии. 2011. № 6. С. 112 – 122; Кара-Мурза А.А. Свобода и порядок. Из истории русской политической мысли XIX – XX вв. М.: Московская школа политических исследований, 2009.
33 При этом обеспечить аналитическую процедуру систематизации концепций, идей, программ, политических проектов представителей русской общественной мысли, принадлежащих различным политическим субкультурам, можно не только с помощью широко распространенных подходов в области политологических, политико-философских и философско-исторических исследований. Их эвристический потенциал, безусловно, значителен, поскольку данные подходы дают возможность выявить социально-политический контекст возникновения, развития, реализации, форм существования идей и субкультур в реальном процессе российской истории24. Однако помимо решения этих задач интерес исследователя, на наш взгляд, должен быть сосредоточен, как на реконструкции политических и историософских нарративов – относительно завершенных высказываний, оформляющих поле политического, так и на выявлении политического сознания, которое предстает в виде реальности индивидуального и коллективного бессознательного – комплекса чувств и эмоций, проявляющих себя в политической жизни. Данная сторона политической культуры слабо поддается формализации, но в развитии политических систем иррациональные или случайные факторы внешнего воздействия иногда кардинально меняют направленность социальных процессов. Казалось бы, реальные возможности остаются неосуществленными, а наметившиеся восходящие тренды развития (экономические, социальные, культурные), которые видятся как позитивные альтернативы и желательные сценарии в разрешении проблемных вопросов жизни государственно-политических систем, нереализованными.
24. См.: Кара-Мурза А.А. Новое варварство как проблема российской цивилизации. Монография. М.: ИФ РАН, 1995.
34 Мне уже приходилось говорить, что альтернативой цивилизационному срыву, который пережила Россия в ХХ веке, мог бы стать политически направляемый и интеллектуально обеспечиваемый идеями и идеалами процесс снятия противоречий между традициями российской национально-культурной жизни и социально-политическими институтами европейской цивилизации, составляющими базис правового государства и гражданского общества25. Основанием такого процесса выступает творческое освоение традиций российской интеллектуальной и политической культуры, сопряженное с опытом критического переосмысления отечественной истории.
25. Подробнее см.: Жукова О.А. Исторический образ России: традиция и традиционализм //Гуманитарные и социально-экономические науки. 2007. № 4 (35). С. 56-60; Жукова О.А. Духовный опыт и культура разума: религиозно-философская традиция в университетском образовании //Культурологический журнал. 2011. № 1 (3). С. 6.
35 Нереализованный Россией шанс модернизации – эволюционного, «срединного» пути гражданского взросления и социального прогресса как позитивной альтернативы ее традиционализму – был идейно и политически обозначен еще в начале ХХ века, став ответом на первую русскую революцию. Этот путь поступательного развития был в 1906 году предложен центристской Партией мирного обновления и идеологически близкими к ней объединениями26. Однако в российской истории был реализован радикальный сценарий, приведший к революции. Голос эволюционистов-либералов, умеренных конституционалистов и центристов был отчетливым, но не определяющим. В непримиримой борьбе «реакции и революции» политический консенсус так и не сложился, и тело нации было разорвано27.
26. См.: Партии демократических реформ, мирного обновления, прогрессистов. 1906 – 1916 гг. Документы и материалы / Сост. и коммент. Н.Б. Хайлова. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2002. 528 с.

27. См.: Жукова О.А. Проясняя понятия: политическая мораль и борьба дискурсов в русской мысли начала ХХ века // Вопросы философии. 2016. № 1. С. 92 – 104; Кара-Мурза А. А. Как идеи превращаются в идеологии: российский контекст // Философский журнал. 2012. № 2 (9). С. 27 – 44.
36 В этом контексте хочу обратить ваше внимание, что ХХ век с его драматическим опытом русской революции, произошедшей на фоне Мировой войны, стал важнейшим моментом «перезагрузки» ценностно-смысловой программы политического и исторического проекта России. Сама проблематика реального и возможного вектора в развитии России, закономерного и случайного в ее историческом движении, оказалось чрезвычайно обострена. Так это воспринималось самими участниками процесса политической модернизации в России начала ХХ века, которые настаивали на необходимости изменения социального порядка и политической системы, видя в этом реальную возможность преодоления, очевидно, ключевой национальной проблемы – нерешенного вопроса цивилизационной идентичности. Для большей части русских интеллектуалов Россия воспринималась как страна, которая еще не осуществила проект модерна, не в полной мере инкорпорировала в ткань социальной жизни ценности европейской политической культуры, в то время как русская монархия придерживалась традиционалистской, по сути, архаизирующей логики развития, вдохновляясь в политической жизни сакральными идеалами средневековых царств.
37 Поиск решения этого вопроса отражен в драматической борьбе политико-идеологических проектов – от консервативных до либеральных и радикально-революционаристских. Согласно формулировке политика, историка и юриста Василия Алексеевича Маклакова, за этой борьбой идеологических дискурсов стояла главная проблема русской социально-политической истории – проблема власти и общественности. Анализируя прагматические и моральные установки главных политических акторов той эпохи – правящего класса, лево-революционных, центристских и либеральных сил, в своих разножанровых работах (исследованиях, публицистических статьях и мемуарах) Маклаков дает впечатляющую панораму социально-политических событий тех лет. Основным предметом своей философско-исторической рефлексии он делает именно несостоявшуюся альтернативу формирования российской политической нации – эволюционную, под которой понимает процесс модернизации России как либерализацию ее социального и политического порядка. Другими словами, вхождение России в актуальный модерн автор «Власти и общественности» связывает с трансформацией русской политической культуры, с привнесением в нее инструментальных политико-экономических ценностей передовых европейских стран, культуры дела и права.
38 После поражения первой русской демократии и обвала исторической России, что стало итогом большевистского переворота, политическая борьба для проигравшей стороны была перенесена с дореволюционных российских газет, журналов и думской трибуны на страницы эмигрантской печати. Основные вопросы, которые звучат для бывших общественных деятелей – на чьей стороне оказалась историческая истина и моральная правда, какое политическое действие нужно считать правильным, в чем причины происшедшего, кто в этом виноват, были ли шансы удержать Россию, и что нужно делать дальше? Обсуждение одного из ключевых историософских вопросов русской общественной мысли – пути развития России как современной европейской державы – приобрело модальность философской и политической рефлексии по поводу случившегося и неслучившегося в национальной истории.
39 Как и многие русские интеллектуалы-эмигранты, Маклаков сделал акцент на жанре историософской аналитики революции с выявлением ее причин и последствий, на мемориализации исторических событий через персонализированный опыт памяти. В своем опыте философско-исторической самокритики теории и практики либерализации России Маклаков оказался одним из самых взвешенных аналитиков. Полемика между главными спикерами и акторами русской эмиграции В.А. Маклаковым и П.Н. Милюковым28, В.А. Маклаковым и В.В. Шульгиным29 и другими авторами плодотворно обсуждалась среди современных российских историков, философов, политологов. В своей специфическим образом осуществленной рецепции исторического и политического процесса в России Маклаков попытался рассуждать о развилках и трансформациях российской социально-политической системы в логике альтернативной истории, реальной, но не случившейся альтернативы ее развития. Он обозначает события недавнего прошлого – конкретно эпохи публичной политики и становления российского парламентаризма – как возможное условие развития России, реально имевшее место быть, но трагическим образом не осуществленное. Собственно, с этим связан и его анализ вопроса о причинах и следствиях революции.
28. О расхождении «октябристского» и «кадетского» взглядов между Маклаковым и Милюковым на оценку революции см.: П.Н. Милюков: «русский европеец». Публицистика 20 – 30-х гг. ХХ в. /отв. ред. М.Г. Вандалковская. М.: РОССПЭН, 2012. С. 167 – 173.

29. Спор о России : В. А. Маклаков - В.В. Шульгин. Переписка 1919 – 1939 /сост. О.В. Будницкий. М.: РОССПЭН, 2012.
40 Концептуализация идеи политической альтернативы российской истории, по Маклакову, выглядит следующим образом.
41 1. Логика исторического развития и обозначаемые ею возможности движения общества в будущее. Исторический процесс в России Маклаков понимает и репрезентирует как политико-социальный, куда необходимым образом включены другие высокие практики культуры – религия, литература, искусство. Опыт современной России он оценивает с точки зрения политической философии модерна и общих философско-исторических представлений о прогрессе, поэтому для историка и правоведа Маклакова движение России к будущему связано с логикой либерализации политической системы. Для Маклакова этот шанс у России однозначно был. «Монархия согласилась дать “конституцию”. Либеральное преобразование России стало с этих пор возможно без революции», – пишет он в работе «Первая Государственная дума»30.
30. Маклаков В. А. Первая государственная дума. Воспоминания современника. 27 апреля – 8 июля 1906 г. М. Центр-полиграф, 2006. С. 13.
42 Характерно, что шанс России на модернизацию давал и главный оппонент Маклакова – Милюков, который в политической истории России видел, прежде всего, процесс демократизации. Поскольку Милюков считал его неизбежным, то это делало в его глазах неизбежной и революцию, о чем он со всей определенностью говорит в известных статьях «Двадцатилетие русской революции» и «Двадцатилетие Февральской революции»31. Проект либерализации Милюкова состоит во внедрении институтов либеральной демократии, его главная формула – конституция, а процесс освобождения заключается в работающей системе учреждений – конституционной монархии, ограниченной правлением народного представительства. На этих позициях Милюков и останется, сделав попытку рассмотреть состав идей, оформивших идейно-политические течения в русском обществе, в книге «Национальный вопрос» (1925), в главе «Русская культурная традиция»32.
31. См.: П.Н. Милюков: «русский европеец». Публицистика 20 – 30-х гг. ХХ в. С. 93 – 100.

32. Милюков П.Н. Национальный вопрос: Происхождение национальности и национальные вопросы в России. Прага: «Свободная Россия», 1925.
43 Для Маклакова из признания шанса либерализации исходит сама постановка вопроса: развилка была обозначена, возникли определенные условия (намек на конституционализм, публичная политика, первый русский парламентаризм), но Россия не смогла его реализовать и осуществить либеральную модель развития (по отношению к охранительно-консервативной, традиционалистской самодержавно-монархической). Эту мысль он развивает в своих политико-философских исследованиях, посвященных работе Первой и Второй Государственной Думы33.
33. Маклаков В.А. Первая государственная дума. Воспоминания современника. 27 апреля – 8 июля 1906 г. М. Центр-полиграф, 2006; Маклаков В. А. Вторая Государственная дума. Воспоминания современника. 20 февраля – 2 июня 1907 г. М.: Центр-полиграф, 2006.
44 2. Срыв возникающих позитивных альтернатив в настоящем как изменение направления движения в будущее. Следующий логический шаг в цепи его рассуждений – в чем причина? Есть ли ответственные за историческую неудачу, на ком лежит вина за срыв этого процесса. Об этом Маклаков рассуждает во вступлении к «Первой Государственной думе», исходя из того, что главная либеральная партия должна была взять на себя задачу соглашения общественности с исторической властью. Успех был бы победой либерализма, но партия не победила. Знаменитые слова Маклакова звучат как приговор: «Общими силами Россию столкнули в бездну революционного хаоса. Почему же так кончилось?»34.
34. Маклаков В.А. Первая государственная дума. С. 13.
45 Маклаков настаивает, что надо посмотреть на историю либерализации, на набор идей и практик, особенно в период публичной политики, когда вопрос сводится не только к политическим идеям и философии либерализма, а к конкретным политическим действиям – к практике. Этот ход инструментализации знания о случившемся в истории возможен. Так, в важнейшей работе «Власть и общественность» (1936) самокритика либеральной субкультуры осуществляется Маклаковым с точки зрения, как идей, так и политической морали, поведения и способов коммуникации с властью. Основная мысль автора заключается в тезисе о деградации и деформации либеральной идеи. Согласно Маклакову, в процессе политической борьбы в России эта идея была сведена к простой лево-радикальной формуле «долой Самодержавие». Как пишет Маклаков, «при Николае II мысль об “эволюции Самодержавия» стала считаться такой же утопией, какой для многих является сейчас эволюция большевизма»35.
35. Маклаков В.А. Власть и общественность на закате старой России (Воспоминания современника): в 3 ч. Париж: Библиотека «Иллюстрированной России», 1936. Т. 1 С. 137.
46 Главной мишенью критики во многих работах Маклакова оказывается Милюков, который как будто бы назначается основным виновным в этом судебно-историческом процессе. Самой крупной либеральной партии и ее лидеру Милюкову Маклаков вменяет невыполнение задачи укрепления конституционного строя. Эта задача должна была состоять в борьбе между двумя крайностями «беспрекословного подчинения» и «беспощадного и бессмысленного бунта»36. Собственно, здесь и просматривается для Маклакова альтернативный сценарий развития России, поскольку борьбу с этими крайностями он не считал безнадежной37. Вот его центральный пункт, характеризующий ситуацию выбора и возможного позитивного сценария: «Но если после 8 лет (1906 – 1914) “конституции” Россия смогла воевать целых три года, то будет ли смело предположить, что, если бы эти 8 лет протекали иначе, Россия смогла бы в войне достоять до конца? В совместной конституционной работе с общественностью здоровые элементы исторической власти получили бы такую опору, что смогли бы преодолеть осилившие их микробы разложения власти и государства в форме распутинства. Война тогда бы пошла иначе и могла бы иначе окончиться»38.
36. Маклаков В. А. Первая государственная дума. С. 14.

37. Там же. С. 14.

38. Там же. С. 13 – 14.
47 Можно предположить, что альтернатива, по Маклакову, состоит в иной тактике, противоположной выбранной партией, поскольку партия в этом процессе становится важнейшим субъектом политического и исторического процесса, представляя собой почти весь спектр либеральной общественности. Для Маклакова либералы должны были пойти на соглашение с властью и уберечь Россию от революционного хаоса. Но за 8 лет кадеты не сделали выбора их «двух противоположных путей – конституционного и революционного», желая сохранить обе возможности39. По Маклакову, это было огромной ошибкой. Реальная цель, которая была близка – превратить русское Самодержавие в конституционную монархию, заблокировать путь в политику лево-радикальным силам. Ответ именно в этом. Ведущие либеральные силы и партия, их выражающая, должны были помочь Самодержавию перейти в режим конституционализма. Но партия кадетов во главе с Милюковым сидела на двух стульях, по выражению Маклакова40, не упуская возможности применить радикальный сценарий и воспользоваться левыми радикалами в своей борьбе с Самодержавием. Здесь кроется причина, как можно понять Маклакова, почему либерализм и конституционная альтернатива проиграли в историческом времени, и либерализация была сорвана.
39. Там же. С. 18.

40. Там же. С. 18.
48 Если Маклаков проводит эту ревизию политического наследия кадетов почти через 20 лет после катастрофы, беря на себя задачу внутренней самокритики и покаяния, то еще на рубеже 1906 – 1907 годов раздавались критические, даже скептические суждения по поводу политической активности думцев и либерального представительства в первом русском парламенте, их идей и практики. Причем мнения эти звучали со стороны как наследников «славянофилов», что как-то еще может быть объяснено склонностью к консерватизму, так и «западников». Такой культуркритик и религиозный публицист, как В.В. Розанов называл «думские потуги» не иначе, как болтовней. Его диагноз происходящему – демагогия, революционная улица в думе, о чем Розанов недвусмысленно заявлял на страницах «Нового времени» в статьях, датированных концом июня 1907 года41. По Розанову, главная причина несостоятельности политических идей и предпринимаемых действий заключается в слабости исторического сознания, так как в Думе отсутствует сам дух России в ее культуре и истории. Свою мысль он поясняет на примере квот и представительств городов. В эти думские квоты не попали древние культурообразующие для русского самосознания города Новгород и Псков, большая Казань, олицетворяющая собой историческую общность многонациональной российской Империи, но был включен Лодзь, который в национальной памяти русского общества мало, чем был отмечен42.
41. См. Розанов В.В. «Новые потуги кадетской партии» // Он же. Русская государственность и общество. Статьи 1906 – 1907 гг. М. : Республика, 2003. С. 427 – 430.

42. См.: Розанов В.В. «Историческое чувство и наша выборная система» // Он же. Русская государственность и общество. Статьи 1906 – 1907 гг. С. 430 – 432.
49 3. Конкурирующие сценарии-стратегии развития и выбор политической тактики. Есть и еще более значимое для дискурса Маклакова суждение, относящееся к раннему периоду становления публичной политики и проясняющее ситуацию с выбором стратегии и тактики действий либеральных сил в России. Оно принадлежит учителю Маклакова, историку Павлу Гавриловичу Виноградову. Собственно, к этой умеренной стратегии и тактики либерализации склонялся сам Маклаков, в эмигрантской аналитике артикулировав свою позицию достаточно отчетливо. Маклаков вспоминает политическую статью Виноградова в «Русских ведомостях», посвященную основам русской конституции и избирательного закона, подчеркивая, что его учитель был сторонником двухпалатной системы и «не без иронии относился к максимализму наших политических партий, к их претензиям ввести сразу все последние слова европейских демократий»43. «“Надо же оставить что-нибудь и для будущих поколений”, – шутил он», – пишет в своих воспоминаниях Маклаков44. Настаивая на двухстепенности выборов, Виноградов отрицал «четырехвостку», чем вызвал отповедь Милюкова, непреклонно стоящего за данный принцип избирательного права.
43. Маклаков В. А. Из воспоминаний. Уроки жизни. М.: Московская школа политических исследований, 2011. С. 177.

44. Там же. С. 177.
50 Как пишет Маклаков, «разница двух мировоззрений сказалась в этой полемике. На одной стороне был настоящий европеец, который остался историком и поэтому не забыл, что демократия с четырехвосткой совсем не панацея и годна не для всех. Этот европеец несколько свысока, как посторонний, смотрел на нашу народную некультурность, мирился с ней, как с совершенно естественным злом, которое нельзя игнорировать в угоду политическим симпатиям и тактическим соображениям. А на другой стороне был активный политик, варившийся в атмосфере повседневной борьбы, поневоле приспособлявший свои взгляды к практическим целям, которые в то время преследовались; ему приходилось из тактики настаивать на четырехвостке, закрывая глаза на ее недостатки, не считаясь с тем, что русское общество и народ своей политической зрелости еще не доказали»45. Маклаков уверен, что если бы Виноградов после 1905 год остался в России, то его таланты были бы проигнорированы либеральной партией. Виноградов как профессиональный историк высочайшего класса, в своем видении закономерностей истории стоял выше понимания политического момента у либеральных лидеров. У него не было иллюзий, он был свободен от детской болезни «нашей политической свободы», не хотел «играть в Европу», как говорит Маклаков46.
45. Там же. С. 178.

46. Там же. С. 178.
51 Характеризуя две позиции – Виноградова и Милюкова – Маклаков, по сути, дает два сценария развития, каждый из которых был возможен в складывающейся политической ситуации. Критерием пригодности этих моделей развития для текущего момента российской истории он делает зрелость политической культуры русского образованного общества и широких народных масс. Для Маклакова становится очевидным, что была допущена грубая тактическая ошибка в выборе средств политической либерализации, которая не дала реализовать генеральную стратегию на модернизацию российского государства и политической культуры общества.
52 В анализе Маклакова, на наш взгляд, проявляет себя мышление, сформированное философско-исторической школой В. О. Ключевского и П. Г. Виноградова с ее принципами «исторической социологии», методологией истории правовых и экономических учений. Вслед за Ключевским, методология политической альтернативистики Маклакова строится на материале социальной и культурной истории России. Для Ключевского сценарий трансформации русского Самодержавия в конституционную монархию после событий кровавого воскресенья был невозможен. Он считал, что нынешняя династия падет, ибо рухнула связь, объединявшая царя и народ, и до этого момента легитимировавшая трон. Произошла десакрализация власти, поскольку монарх совершил преступление против своего народа. Маклаков катастрофический метафизический сценарий не рассматривал, «после» кровавого воскресенья для него не означало «вследствие», поэтому для него первая русская революция была, своего рода, точкой бифуркации, из которой мог реализоваться и позитивный вектор развития, иными словами, состояться политическая альтернатива. Эту альтернативу Маклаков увидел в соглашении либеральных, умеренных и прогрессистских сил общества с государственной властью. Отрицательный вектор развития, разумеется, представляла собой революция.
53 С точки зрения Маклакова, развиваемой им двухвекторной модели политической альтернативы, главная модернизационная сила России в лице кадетской партии избрала ошибочную тактику политической борьбы, в результате которой произошла смычка революционной улицы и эмансипторской политической либеральной идеологии. Рупором и главным актором этой политики стал Милюков. Он решал вопрос либерализации как тактическую задачу, не просчитывая социальные риски и как будто не вполне понимая, что улица (бунт крестьянского, солдатского и прочего деклассированного элемента) сметет либеральную субкультуру, возможную только в условиях правового порядка и легитимности государственной власти.
54 Подводя некоторый итог своего выступления, подчеркну, что критика теории и практики либерализации в России для В. А. Маклакова выступает в качестве философско-исторического основания методологии политического анализа, который строится им по модели исторической альтернативы – т.е. необходимости выбора между взаимоисключающими возможностями. Для Маклакова этими взаимоисключающими возможностями в реальности социально-политической истории являются эволюция (конституционный вектор развития) и революция (радикальный сценарий, ведущий к социальному хаосу и варваризации). Таким образом, В. А. Маклаков вносит существенный вклад в создание теоретической модели описания и интерпретации политических альтернатив отечественной истории, опираясь на опыт индивидуальной памяти о прошлом, в котором с точки зрения формирования либерально-правовой политической культуры проект модернизации России оказывается нереализованным. Анализ наследия Маклакова позволяет очертить ментальную карту российской либеральной субкультуры, тяготеющей к центризму, и выявить ценностно-смысловое основание ее политической программатики, политическое воображение и прогностический горизонт в построении сценариев развития российской истории первой половины ХХ века47.
47. См. также: Кара-Мурза А.А. Василий Алексеевич Маклаков – один из основателей «политической альтернативистики» // Полилог/Polylogos. 2019. T. 3. № 2 [Электронный ресурс] URL: >>>> Шарова В.Л. Вероятность, реальность и альтернативы революции в интерпретации В.А. Маклакова – либерала-государственника // Полилог/Polylogos. 2019. T. 3. № 2 [Электронный ресурс] URL: >>>>
55

М.В. Локтионов: Спасибо, Ольга Анатольевна. Следующей выступит Валентина Владимировна Омелаенко.
56

В.В. Омелаенко. Уважаемые коллеги, в своем выступлении я хотела бы продолжить тему анализа либеральной субкультуры XIX – начала ХХ вв. и, в особенности, форм её самоорганизации и обозначить те развилки, которые мобилизовали либеральное движение, способствовали его развитию и трансформации. Данный процесс можно рассмотреть в нескольких аспектах: во-первых, в рамках формирования и развития гражданского общества и его структур; во-вторых, в контексте вопроса о реформах в политической системе Российской империи.
57 Период последней трети XVIII в. – первой половины XIX в. был этапом зарождения и развития либеральной субкультуры. Законодательные нововведения последней трети XVIII48 положили начало организации высшего сословия Российской империи — дворянства, превращая его в привилегированную часть общества, освобожденную от обязательной службы. Исследователями отмечается, что «именно с эмансипации правящего сословия ведется отсчет формирования в России общественности»49. Появляются первые формы общественной самоорганизации: литературные салоны, научные общества, клубы. В первой половине XIX в. наиболее распространенными объединениями были устные формы социальной коммуникации такие как салоны и кружки. Это объяснялось не только невысоким запросам общества на наличие официально действующих структур50, но и правовыми реалиями, в рамках которых открытие и функционирование обществ и клубов было затруднено51. Несмотря на обозначенные сложности, в многочисленных воспоминаниях современников и исследовательских работах подчеркивается та важная роль, которую сыграли кружки и салоны в деле формирования нового поколения писателей и государственных деятелей52.
48. Указ «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» (1762 г.), «Грамота на права вольности и преимущества благородного российского дворянства» (1785 г.), Указ о вольных типографиях (1783 г.), Устав благочиния (1782 г.)

49. Самоорганизация российской общественности в последней трети XVIII — начале ХХ в. / Отв. ред. А.С. Туманова. М.: РОССПЭН, 2011. С. 167.

50. Всего до 1860-х гг. в Российской империи действовало около 100 общественных организаций. Добровольные ассоциации организовывались на основе различных целей: благотворительность, распространение просвещения, развитие науки.

51. Подробнее см. Туманова А.С. Формирование социокультурных и правовых основ для общественной самоорганизации в имперской России // Самоорганизация российской общественности в последней трети XVIII — начале ХХ в. / Отв. ред. А.С. Туманова. М.: РОССПЭН, 2011. С. 166-216.

52. Морозова Е.Н. Пути формирования нового поколения либеральной бюрократии (конец 1830-х — 1840-е годы) // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: История. Международные отношения. 2017. Т. 17. № 4. С. 433–440.
58 Для развития либерального движения важным аспектами было как формирование дискуссий об истории и путях развития России (например, в рамках полемики западников и славянофилов), так и то, что результаты тех обсуждений легли в основу будущих реформ в 60-70 гг. XIX в.53. Центрами формирования команды будущих преобразований были такие структуры как созданное в 1845 г. Русское географическое общество (РГО)54, Министерство флота55 и издаваемый им ведомственный журнал. В рамках деятельности этих организаций была собрана команда вокруг великого князя Константина Николаевича, в рядах которой были практически все основные разработчики реформ Н.А. Милютина, Д.А. Милютина, А.В. Головнина и др.
53. Анненков П.В. Литературные воспоминания / вступ. статья В.И. Кулешова; коммент. А.М. Долотовой, Г.Г. Елизаветиной, Ю.В. Манна, И.Б. Павловой. М.: Художественная литература, 1983. С. 205.

54. Подробнее см. Бредли Дж. Общественные организации в царской России: наука, патриотизм и гражданское общество: Пер. с англ. М.: Новый хронограф, 2012. С. 169-232.

55. О роли Министерства флота в подготовке реформ см. Шевырёв А.П. Русский флот после Крымской войны: Либеральная бюрократия и морские реформы. М.: Издательство МГУ, 1990. 184 с.
59 Время подготовки и проведения Великих реформ было ключевым не только для модернизации России, но и для развития либерализма. Этот период впоследствии представлялся если не эталоном, то наиболее успешным этапом взаимодействия государства и либеральной общественности. Причем участие представителей либерального движения состояло не только в виде разработки и реализации проектов. Правительство рассчитывало на них и в деле подготовки общественного мнения к проведению реформ56.
56. Подробнее см. Гросул В.Я. Общественное мнение в России XIX в. М.: АИРО-XXI, 2013. 560 с.; Розенталь И.С. «И вот общественное мненье» Клубы в истории российской общественности. Конец XVIII – начало ХХ вв. М.: Новый хронограф, 2007. 400 с.
60 Важным завоеванием проведенных преобразований стало введение формы местного самоуправления – земств и городских дум. Земская реформа 1864 г. и городская реформа 1870 г. готовили среду, в которой будут решаться не только вопросы местного управления, но и которая будет школой самоорганизация, развития и распространения в том числе и либеральных идей. Как отмечал видный деятель либерального движения Д.И. Шаховской, «в деле местного управления, преодолевая разные трудности, создавались новые формы жизни, и деятельность в земствах являлась для представителей тех или других политических идей важной жизненной школой, в которой они приучались к политическому реализму»57.
57. Шаховской Д.И. Политические течения в русском земстве // Юбилейный земский сборник. [1864-1914] / под ред. Б. Б. Веселовского и З. Г. Френкеля. СПб., 1914. С. 443.
61 Другим важным элементом проведения реформ было ослабление цензуры печати, возникновение новых печатных изданий. Особенное внимание следует уделить работе таких выдающихся организаторов издательского дела, публицистов, журналистов как А.А. Краевский и М.М. Стасюлевич. Их издания, такие как газета «Голос» Краевского и «Вестник Европы» Стасюлевича содействовали правительству в деле освещения реформаторской деятельности, поддерживали курс властей на проведение преобразований.
62 Важным аспектом развития общества пореформенного периода было увеличение количества общественных организаций. Объединения ставили различные цели от развития просвещения и грамотности до реализации благотворительных проектов. Значимым фактором объединения была и научная деятельность. Во второй половине XIX – начале ХХ вв. активизируется деятельность уже существующих научных организаций, активно открываются новые общества. По данным исследователей «к 1905 г. в России функционировало около 180 научных обществ»58. Немаловажную роль в развитии либерального движения сыграли такие научные организации как Вольное экономическое общество (ВЭО) и Московское юридическое общество (МЮО). Их отделения, как например статистическое отделение МЮО и Комитет грамотности ВЭО, были непосредственно связаны с деятельностью земских органов, что способствовало большей координации в работе и сближению земского движения и интеллигенции.
58. Самоорганизация российской общественности в последней трети XVIII — начале ХХ в. / Отв. ред. А.С. Туманова. М.: РОССПЭН, 2011. С. 247.
63 Отдельно следует сказать о развитии самоорганизации в университетах. Для либеральной субкультуры университет всегда имел особое значение. С одной стороны, для реализации одной из основных своих задач – образование и просвещение. С другой стороны, университет являлся не только местом получения образования молодыми людьми, но и научным и культурным центом города. На базе университетов создавались разнообразные кружки, научные общества, проводилась публичные лекции и собрания. Изменения в отношениях власти и общества отражались и на управлении университетами, что выражалось в изменениях в уставах университетов на протяжении XIX в.59. Жесткие меры властей приводили к тому, что университеты все более становились благоприятной средой для оппозиционной деятельности.
59. Сравнительная таблица уставов университетов 1884, 1863, 1835 и 1804 гг. С.-Петербург: Типо-лит. С.-Петерб. тюрьмы, 1901. 270 стб.
64 На протяжении всего XIX в. деятельность представителей либерального движения была направлена на развитие общества, прогресс, последовательное проведение реформ, главным источником которых было государство. В свою очередь, власти, создавая правовую основу, легализовали общественную активность. При этом сохранялся жесткий контроль всех видов общественной самоорганизации для того, чтобы не допустить слишком больших или разноплановых по своему составу объединений, их политизации. Общественные организации обязаны были действовать в рамках своих уставов, избегая дискуссий на политическую тематику, за чем бдительно следило министерство внутренних дел60. При этом нельзя сказать, что политический интерес вообще отсутствовал в работе обществ или в дискуссиях в прессе, о чем свидетельствуют воспоминания участников обществ и исследовательская литература61.
60. Подробнее см. Россия под надзором: Отчеты III Отделения 1827–1869 / Сост. М.В. Сидорова, Е.И. Щербакова. М.: Российский фонд культуры, 2006. 710 с.

61. Подробнее см.: Шевченко М.М. Конец одного величия: Власть, образование печатное слово в Императорской России на пороге Освободительных реформ. М.: «Три квадрата», 2003. С. 183-184.; Бредли Дж. Общественные организации в царской России: наука, патриотизм и гражданское общество: Пер. с англ. М.: Новый хронограф, 2012. С. 425-440.; Туманова А.С. Гражданское общество в условиях повышения общественной активности в исторической ретроспективе: случай вольного экономического общества // XV апрельская международная научная конференция по проблемам развития экономики и общества. В 4 кн. Кн. 2. Отв.ред. Е.Г. Ясин. М.: Издательский дом Высшей школы экономик, 2015. С. 415-423.
65 С одной стороны, различные формы гражданской активности в условиях самодержавной власти «вносили важный вклад в процесс превращения российских подданных в российских граждан»62. С другой стороны, данный процесс и нарастающая социальная напряженность приводила к политизации общественности. Это неминуемо влекло за собой столкновение с властью (самодержавием и все более набирающей силы бюрократией), к возможным ограничениям полномочий государства, а следовательно, к трансформации политической системы Российской империи. Как отмечают исследователи, важным недостатком «нарождавшегося гражданского общества» было то, что «в своих попытках ограничить центральную власть, создать новые и независимые властные центры, обучить население политической борьбе оно выступило конкурентом самодержавия и высшего чиновничества в стремлении к перестройке политического общества»63. Если до начала XX в. основным путем разрешения нарастающего конфликта между государством и обществом представители либерального движения видели в нахождении компромисса и в содействии государству в проведении необходимых реформ, то в 1905 г. в итоге победила другая альтернатива – народные выступления и революция.
62. Брэдли Дж. Гражданское общество и формы добровольных ассоциаций: опыт России в европейском контексте // Гражданская идентичность и сфера гражданской деятельности в Российской империи. Вторая половина XIX – начало ХХ века / Отв. ред. Б.Пиетров-Эннкер, Г.Н. Ульянова. М.: РОССПЭН, 2007. С. 99.

63. Брэдли Дж. Общественные организации и развитие гражданского общества в дореволюционной России // Общественные науки и современность. 1994. № 5 С.86-87.
66 Несостоявшаяся альтернатива в виде продолжения реформ 1860-1870 гг., последующие контрреформы 1880-1890-х гг.64 не только активизируют дискуссию внутри либерального движения о политическом устройстве России65, но и способствуют его мобилизации, самоорганизации, координации и сближению различных элементов в лице земцев и интеллигенции. Если до конца XIX в. споры о необходимости коренных изменений в политическом устройстве страны не выходи за рамки теоретических обсуждений и проектов, то в начале XX в. этот вопрос стал принципиальным для либерального движения. Необходимость изменений в стране консолидирует земское движение и интеллигенцию, активизирует работу земских съездов, способствует созданию и работе общественных организаций.
64. Введение нового Устава университетов 1884 г, Земская реформа 1890 г. и др.

65. Подробнее о конституционных программах русского либерализма см. Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе. М.-Берлин: Директ-Медиа, 2015. 656 с.
67 Одним из первых таких объединений был организованный в 1899 г. кружок «Беседа66, ставший объединяющим и направляющим центром земского движения. В.А. Маклаков, являвшийся секретарем «Беседы», отмечал, что данное объединение было важным источником идеологии земского либерализма, организация «стремилась вернуть земство к той роли, которая была ему предназначена в 60-х годах»67. При этом «Беседа» не претендовала на то, чтобы быть партией с четкой программой. В ней присутствовали как конституционалисты, так и сторонники самодержавия68.
66. Подробнее о деятельности кружка «Беседа» см. Соловьев К.А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности 1899-1905. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2009. 287 с.

67. Маклаков В.А. Власть и общественность на закате старой России: (Воспоминания современника): [В 3-х ч.]. Париж, 1936. 2 т. С. 297.

68. Важно отметить, что под термином «самодержавие» в консервативном крыле либерального движение понималось не самовластие царя, а куда более сложный концепт. Главной же положительной характеристикой самодержавия виделось в ограничении всевластия бюрократии, которая представлялась основным источником социально-политической напряженности. Подробнее см. Соловьев К.А. Идея самодержавия (конец XIX - начало XX вв.) // Философия. Журнал Высшей школы экономики. 2018. Т. 2. № 2. С. 48-69.
68 Другим направлением объединения был созданный в 1902 г. журнал «Освобождение» главным редактором которого был П.Б. Струве. Журнал издавался в Штутгарте с 1902 по 1905 гг. В его работе участвовали многие известные ученые, публицисты, философы. В первом номере журнала за 1902 в статье «От русских конституционалистов» было заявлено, что общественность ожидает от властей повторения того же масштаба реформ, что были проведены в 1860-х-1870 гг., того же «глубокого смысла», «великого значения». Только теперь масштабные преобразования ожидались в политической сфере: «Все общество требует от власти в один голос - серьезной политической реформы, и «Освобождение» рассматривает себя как орган этого единогласного настойчивого общественного мнения»69.
69. От русских конституционалистов // Освобождение. Штутгарт, 1902. № 1. С. 7 - 8.
69 В ноябре 1904 на Общеземском съезде была констатирована «полная разобщенность правительства с обществом» и «отсутствие взаимного между ними доверия»70. Такое положение дел, по мнению делегатов съезда, происходило с начала 80-х гг. XIX века. На этом же съезде был сделан другой важный шаг. Впервые «открыто за личной ответственностью»71 была принята общеполитическая резолюция, провозглашающая что для развития страны «безусловно необходимо правильное участие народного представительства, как особого выборного учреждения, в осуществлении законодательной власти…»72. Это было важным политическим заявлением. При этом, как показали дальнейшие события, в рядах земцев не было единого мнения относительно будущего государственного устройства в стране. Что и было продемонстрировано на Общеземском съезде в апреле 1905 г., на котором произошел раскол при принятии общей резолюции73. И, как отмечает В.А. Маклаков, «со времени апрельского Земского Съезда руководство движением безраздельно переходило к интеллигенции»74, т.е. становилось все радикальнее в своих требованиях к власти.
70. Общеземский съезд 6-9 ноября 1904 года // Либеральное движение в России. 1902-1905 гг. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001 . С. 173.

71. Маклаков В.А. Власть и общественность на закате старой России : (Воспоминания современника) : [В 3-х ч.]. Париж, 1936. 2 т. С. 328.

72. Либеральное движение в России. 1902-1905 гг. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001 . С. 173.

73. Либеральное движение в России. 1902-1905 гг. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001 . С. 164-168.

74. Маклаков В.А. Власть и общественность на закате старой России : (Воспоминания современника) : [В 3-х ч.]. Париж, 1936. Ч. 2. С. 374.
70 Деятельность кружка «Беседа», журнала «Освобождение», работа общеземских съездов и совещаний способствовала появлению и других форм объединений. В 1904 г. проходят учредительные съезды «Союза Освобождения» и «Союза земцев-конституционалистов». По мере нарастания социальной и политической напряженности в стране, становятся более радикальными требования внутри оппозиционного лагеря, усугубляются дезинтеграционные процессы внутри либеральной среды. Основное направление разделения либерального лагеря и альтернатив дальнейшего развития заключались в отношение к существующему режиму, методам работы с действующей властью. Причины такого положения дел состояли не только в оппозиционных настроения общественности, но и в самом способе организации политической системы государства, в рамках которой принимаемые решения были следствием «не целенаправленной политики, а сложного, во многом непредсказуемого баланса сил»75.
75. Соловьев К.А. Политическая система Российской империи в 1881 – 1905 гг: проблема законотворчества. М.: Политическая энциклопедия, 2018. С. 343.
71 На протяжении XVIII – начала XX в. либерализм в России прошел путь от формирования теории и распространения идей в неформальных структурах в виде литературно-философских кружков и салонов до появления политических партий. Важным процессом было то, что к началу XX в. всё активнее проявляется политический интерес. Создаются объединения, нацеленные на содействие проведению политических реформ. Вопросы взаимоотношения с властью и представления о необходимых формах государственного устройства стали теми точками столкновений, обсуждая которые либеральное направление расколется на несколько партий. Результаты выборов в первую Государственную Думу, показали, что у либеральных сил был свой электорат, присутствовала серьёзная поддержка общества, а лидерам либерального движения удалось «органично конвертировать в политику традиции и достижения своей субкультуры»76. Но, в отличие от периода Великих реформ, представителям либерального движения начале ХХ в. так и не удалось наладить взаимодействие с правительством в деле политического переустройства страны. Это станет несостоявшейся альтернативой и одним из главных вопросов, обсуждаемых уже в эмиграции многими действующими лицами тех событий.
76. Кара-Мурза А.А. Либерализм: «идея», «партия» или «субкультура»? // Российский либерализм: теория, программатика, практика, персоналии. Орел: Издательский дом «ОРЛИК», 2009. С. 29.
72

М.В. Локтионов: Спасибо, Валентина Владимировна. Коллеги! В рамках нового научного проекта, за который мы взялись, – «Несостоявшиеся альтернативы политической истории России как фактор политического сознания» хотел бы предложить вам доклад об альтернативе исторического развития России после октябрьской революции.
73 Революция – не просто насильственный захват власти. Это катастрофическое событие, продвигаемое идеологическими предсказаниями для более совершенного общества, которое вызывает множество изменений в политической, экономической и культурной сферах. Самые интригующие и самые неприятные вопросы обычно возникают после революции: могут ли лидеры держаться за власть, не отказываясь от своих революционных идеалов? Что происходит, когда и экономическое развитие и утопия включены в политическую повестку дня? В основном, что означает для марксистского режима строить социализм? Как это делается на практике? Среди проблем, стоящих перед революционными лидерами, одним из самых сложных является то, как преобразовать отношения, убеждения и обычаи, унаследованные от старого общества, которые препятствуют созданию нового общества. Очевидно, что автоматическое изменение при захвате власти не происходит: население, возможно, изменило свои ожидания, но не привычки и социальное поведение. Даже когда политическая оппозиция была подчинена, и экономическое развитие было начато, культурная сфера не так легко изменилась. Революция и культура противоречат друг другу. Значение культурных факторов в процессе революционной трансформации не оспаривалось аналитиками Советского Союза. Многие ученые подчеркивали российский культурный контекст, то есть глубокие корни России из царского прошлого и общую отсталость - как основное ограничение для достижения политических целей. Например, Роберт Такер передает образ «двух Россий», формирующейся советской культуры против традиционной культуры77. Альфред Мейер изображает борьбу между «действующей культурой» и «контркультурой»78.
77. Robert C. Tucker. The Soviet Political Mind. 2d ed. (New York. 1971)

78. Alfred G. Meyer. "Communist Revolutions and Cultural Change." Studies in Com- parative Communism 5 (Winter 1972).
74 Аналогичным образом Роджер Петибридж обсуждает «повторение некоторых большевистских политических и социальных идей против советской советской социальной реальности»79. Сравнение старого и нового, безусловно, полезно в обеспечении влияния на напряженность раннего периода Советского Союза; однако, это оборачивается более фундаментальным анализом «нового». На самом деле не было «нового» общества, которое должно быть сопоставлено с «старым». Дилемма, по сути, заключалась в том, как превратить контркультуру в культуру, подходящую для перехода к социализму. Были ли революционные лидеры, разработавшие стратегии культурных изменений? Были ли предложения по культурным изменениям после захвата власти? Очень мало внимания уделялось этой динамике революции и культуры. Это отсутствие особенно удивительно, когда человек обнаруживает, что культурные вопросы пресекали многие политические дискуссии до и после революции. Внутри большевистского лагеря горячо обсуждалось понятие культурного переворота, причем радикально разные интерпретации были предложены В. И. Лениным и А. А. Богдановым. Культурные изменения и политика тесно и настойчиво переплетались в революционный период. Спор Ленина-Богданова привел к расколу в партии, который полностью не был ликвидирован, и бросил вызов любой связи ленинизма с марксизмом. Дискуссии среди большевиков и критика политики Ленина были тем более оживленными, потому что речь шла о формировании не только политической системы, а новой политической культуры. Общепризнанно, что одним из важных элементов политической системы является ее политическая культура, определяемая как набор взглядов, убеждений и факторов, которые придают порядок и значение политическому процессу и которые обеспечивают лежащие в основе предположения и правила.
79. Roger Pethybridge. The Social Prelude to Stalinism (London. 1974). p. 7. Also see E. H. Carr. The Bolshevik Revolution. 1917-1923. (Harmondsworth. Middlesex. 1971); vols. 1 and 2; David Lane. Leninism: A Sociological Interpretation (Cambridge. England. 1981); Theodore H. von Laue. Why Lenin? Why Stalin? 2d ed. (New York. 1971).
75 Иными словами, политическая культура обеспечивает рамки легитимности режима, усиливая и стабилизируя его. Понятно, что для новой политической системы, рожденной в перевороте революции, развитие политической культуры особенно актуально. Различные исследования изучили значение политической культуры в политической системе, тем не менее, их внимание, как правило, оставалось на старой версии нового, то есть на сравнении традиционной (или реальной) с коммунистической (или официальной) политической культурой. Наверное, одно из последствий, хотя и непреднамеренное, ранних политических решений в сфере культуры было определено пропастью между настоящим и официальным. Изучая схемы привязки культуры к революции, невозможно пренебречь влиянием Богданова, как альтернативной фигуры, разработавшей более продуманную концепцию постреволюционной пролетарской культуры.
76 Богданов заслуживает внимания, потому что он незаменим в всеобъемлющем представлении о предначальном и начальном периодах Советского Союза, особенно о доступных вариантах выбора, а также о тех путях, которые не были приняты. Богданов был, в некотором смысле, альтернативой Ленину, а Бухарин был альтернативой для Сталина. Разумеется, это утверждение может показаться смелым, но стоит подумать, что Ленин отреагировал на Богданова сильной и политически значимой атакой, которую трудно объяснить. Примеры легко найти. Как только Богданов основал свою партийную школу, Ленин организовал свою собственную школу за пределами Парижа в Лонжюмо в 1911 году. Влияние Ленина было необычайно велико, чтобы не допустить, чтобы Богданов, как редактор «Пролетария», публиковался в партийной газете. Он критиковал Пролеткульт и неумолимо боролся с ним, пока он не рухнул. Он приказал опубликовать еще одно издание «Материализм и эмпириокритицизма» в ответ на второе издание Богдановым «Философии живого опыта». Кроме того, некоторые из звездных большевистской интеллигенции, казалось, привлекались и под влиянием Богданова, в том числе таких фаворитов Ленина, как Горький и Бухарин. По крайней мере два из более известных людей в движении NOT (Научная Организация Труда), А. Гастев и П. Керженцев, первоначально были членами Пролеткульта (и это движение получило одобрение Ленина). Даже известный проект Ленина, схема массовой электрификации ГОЭЛРО, осуществлялся последователями Богданова, в том числе экономистами В. Базаровым и В. Громаном.
77 Нет сомнений в том, что Богданов обладал определенной степенью уважения и авторитета, что противоречило относительно скромным позициям, которые он занимал. Известный историк М. Покровский считал Богданова «одним из самых больших, возможно, как покажет история, великих учителей»80. А. А. Малиновский, сын Богданова, также полагает, что реакции Ленина на Богданова были связаны с интеллектуальным влиянием Богданова, а не с политическими амбициями его. Современные ученые не колеблясь отметили Богданова «соперником Ленина»81 и «вторым сильнейшим идеологом ... среди бывших революционеров после 1917 года»82. Статьи из 1920-х годов часто сопоставлялись с «материалистической диалектикой Ленина» и «с тектологией Богданова»83. Один из авторов говорил об опасностях влияния Богданова, утверждая, что «решающая битва против богдановщины является ... важной задачей ленинской теории. Недаром основополагающие философские труды самого Ленина, были посвящены этому этой задаче»84. Такие критики видели в Богданове потенциальную сплоченную точку для «отступников», то есть для тех, кто все больше разочаровался в политике, которую проводил Ленин, и авторитарных формах, которые предполагал большевизм. Несмотря на то, что в 1920-х годах критические оценки Богданова, несомненно, были чересчур гиперболизированы, учение Богданова представляло силу идей, а не какое-либо подлинное политическое влияние. В той мере, в какой это была альтернатива ленинизму, это была теоретическая теория, а не политическая. Другими словами, мы можем говорить не столько о соперничечтве Богданова и Ленина (соперничающих политических лидерах), сколько о соперничестве идей Богданова и Ленина (альтернативные подходы к построению социализма и принципиально разные концептуализации отношений между революцией и культурой).
80. М. Покровский, «А.А. Богданов (Малиновский)», Вестник коммунистической академии, номер 26 (1928).

81. Dietrich Grille, Lenins Rivale. Bogdanov und seine Philosophie, Annales, Année 1967, no. 22-6,  pp. 1360-1362

82. S. V. Utechin, "Bolsheviks and Their Allies after 1917: The Ideological Pattern," Soviet Studies 10 (October 1958), р.115

83. Вайнштейн И. Тектология и тактика // Под знаменем марксизма, №6-7 (Июнь-Июль 1924), стр. 96.

84. Карев Н.А. За материалистическую диалектику. ("Тектология и диалектика" и др.) Изд. 3., URSS. 2012. 408 с.
78 Мы касаемся подхода к культуре Богданова потому, что он является плодородным источником идей, не обязательно последовательным или всегда убедительным, но, безусловно, вызывающим мысли и новаторским. Культурная концепция Богданова представляет собой попытку расследовать множественные измерения и ловушки, сопутствующие революционным изменениям марксизма. Неизбежно, что рассматривать культурную концепцию Богданова таким образом является вызовом существующим интерпретациям ленинизма. Другими словами, на самом деле цели Ленина и методы его не были изначально задуманы, они прокладывали путь к сталинизму, и это обстоятельство препятствовало достижению Лениным гуманного поворота социализма. Еще одним следствием является мнение о том, что, если бы не общий уровень социальной отсталости, то Ленину удалось бы добиться подлинного социализма. Такой подход позволяет избежать более фундаментальной проблемы того, как строить изначально социализм. Задал ли Ленин правильные вопросы, и отвечали ли его ответы на эту задачу? Пересмотр ленинизма уже начат, и, что интересно, ряд новых левых авторов выделяются как наиболее показательные. Их запрос проистекает из вопроса: «Где Советский Союз пошел не так? В то время как когда-то модно обвинять «культ личности» (т.е. Сталина), сейчас делается гораздо более тщательное исследование. «Золотой век под Лениным», - утверждает автор, - это не что иное, как миф, удобно отделяющий Ленин от «дней греха под злым гением, Сталина»85. Вместо того, чтобы утверждать позицию «преданной революции», утверждает другой аналитик, возможно, настало время провести «оценку большевизма как искомого причинного фактора», потому что сами «объективные обстоятельства были опосредованы …социально проблемным большевизмом»86. Ясно, что последнее слово о ленинизме еще не было сказано. Повторенное противоречие предполагает, что «переосмысление советского опыта», которое Стивен Коэн в своей работе над Бухариным, как альтернативе сталинизму, продвигается еще дальше87. Какова суть культурной революции и более сложный вопрос, например, когда это произошло88. Существует мало сомнений в том, что понятие культурной революции мало что дает. Какая культурная революция? Как определить? Культурную революцию можно считать радикальной, чтобы преобразовать ценности и отношения, более медленный, но более тщательный процесс повышения сознания, или кампанию по ликвидации неграмотности. Следует ли ее в первую очередь считать культурным или политическим феноменом? Какой приоритет следует возложить на нее по сравнению с другими насущными потребностями, такими как экономическое развитие? Ленин и Богданов серьезно столкнулись по этим вопросам, подразумевая, что эти вопросы важны, а также спорны. Личное соперничество между этими двумя людьми не было полностью стерто, хотя бы потому, что они оба претендовали на авторство новой политической культуры.
85. Jeffrey Herf, "Science and Class or Philosophy and Revolution: Perry Anderson on Western Marxism", Socialist Revolution, no. 35 (September-October 1977), р. 141.

86. Philip Corrigan, Harvie Ramsay, and Derek Sayer, Socialist Construction and Marxist Theory (London, 1978), p. 26.

87. Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888—1938. М.: Прогресс - Академия, 1988. 574 с.

88. М.П. Ким, Культурная революция в СССР‬: 1917-1965‬, Наука‬, 1967 471 ‬с.
79 Революция, по определению, должна изменить политическую культуру. Новые люди, новые политические формулы и новые правила игры должны заменить те, которые были делегитимизированы и отброшены вместе с поверженным классом. Однако, как эта новая политическая культура должна возникнуть, неясно. Простое следование марксизму не дает решения. Идеология, будь то программа революционных действий или утверждение убеждений, сама по себе не обеспечивает нормы поведения, не устанавливает отношение к авторитету и не дает институтам ценностей. Остается вопрос о том, как применить теорию на уровне человеческого взаимодействия, то есть как определить гражданина в новом сообществе. Для марксистов трансформация тем более проблематична, потому что конечная цель очень амбициозна - не диалектический синтез старой и новой, а совершенно новой коммунистической культуры и нового человека. Если коммунистическая культура не возникнет спонтанно в результате других революционных изменений, она должна быть изготовлена ​​в соответствии с неопределенными предписаниями идеального общества с гармоничными, самоотверженными и совместными человеческими отношениями. Эта неопределенность оставила место для предположений и бесчисленных предложений. Действительно, то, что, по-видимому, избегают многие авторы, - это разногласия вокруг ленинской версии культурной революции. Например, те, кто утверждает, что у Ленина был самый простой из всех подходов - что культурная революция должна способствовать приобретению навыков и знаний. И может быть трудно объяснить, почему эта политика должна оспариваться. При переосмыслении ленинизма некоторые авторы находят в нем явное напряжение «экономизма», т.е. неоправданное внимание к экономическим факторам и развитию производительных сил в ущерб социальным и культурным факторам89. Для одного аналитика этот аспект ленинизма искажает понятие культурной революции. Фактически, он приходит к выводу, что «убеждение Ленина в том, что социалистическая революция должна производиться с человеческой природой, которая не может обойтись без подчинения, показывает, как далеко от него были вопросы культурной революции»90. Другой аналитик, наоборот пишет, что один из важных ленинских вкладов является тот факт, что Ленин «вообще ставит вопрос о культуре». В последние годы жизни Ленин начал всерьез задумываться о недостатках советского государства и пытался «переориентировать себя», найдя решение проблем «в культуре и культурной революции»91.
89. Charles Bettelheim, Class Struggles in the USSR: First Period, 1917-1923, trans. Brian Pearce (New York and London, 1976).

90. Carmen Sirianni, "Rereading Lenin," Socialist Revolution 5 (April 1975), р. 79.

91. Louis Menashe, "The Methodology of Leninology: Reply to Carmen Sirianni," Socialist Revolution 5 (April 1975), р. 98.
80 Вопросы, поднятые сейчас о первой культурной революции, будь то для разъяснения или критики, уже были поставлены в 1920-е годы, особенно в богдановском лагере. Богданов легко предложил альтернативное определение культурной революции, тем самым вызвав оживленные дебаты по целям и методам. Самое главное, Ленин был вынужден заняться такими вопросами, как пролетарская культура, о которой он мало думал, при этом он изложил черты, которые были постоянными в политической системе. Не слишком преувеличено сказать, что ленинизм принял форму, по крайней мере частично, вследствие борьбы против идей Богданова. Ленин остро отреагировал на это, выступил против и принял иные решения чем предлагал Богданов. Мало того, что концкпция Богданова важна для понимания последствий решений, принятых в ходе первой культурной революции, но также необходима для понимания утопизма второй «революции сверху». По словам Шейлы Фитцпатрик, одного из экспертов по сталинскому периоду, термин «культурная революция» имел коннотации в течение первого пятилетнего плана, который отличался от прежних и более поздних советских обычаев: «В нем описывалась политическая конфронтация пролетарских коммунистов и буржуазной интеллигенции, из-за которой коммунисты стремились свергнуть культурные власти, унаследованные от старого режима. Целью культурной революции было создание новой «пролетарской интеллигенции». Метод культурной революции был «классовым»92. Фитцпатрик подчеркивает пьянящий утопизм и воинственность, связанный с началом культурной революции Сталина, которая вызвала движение снизу до верху, совпадающее с революцией.
92. Sheila Fitzpatrick, "Cultural Revolution as Class War," in Cultural RevolutIOn III Russia, 1928-1931, ed. Sheila Fitzpatrick (Bloomington, Ind., 1978), p. 8.
81 В то же время исследование Фитцпатрик поднимает ряд безответных вопросов: что является источником утопизма, который, кажется, остается бездействующим, но ждет своего времени в период НЭПа. Сталинская революция сверху не проходила в вакууме. Были ли сохранены идеи Богданова, хотя и в весьма мягкой форме, под знаменем пролетарской культуры? Каковы были отношения между революционными и культурными революциями Ленина и Сталина? Наконец, оценка роли Богданова хорошо вписывается в переосмысление интереса к «другим марксистам» - к неортодоксальному разнообразию. Например, самоназванные «критические марксисты» надеются «перенаправить фокус марксизма от инфраструктуры к надстройке», пытаясь включить «социокультурное измерение, игнорируемое «пассивным» и механическим материализмом Второго Интернационала (например: Энгельс, Каутский, Плеханов)93.
93. Richard Weiner, Cultural Marxism and Political Sociology (Beverly Hills, Calif., 1981), p. 18
82 Следующее заявление является типичным для этой школы мысли: в отличие от православного марксизма, который считает, что сознание и социальная жизнь будут изменяться более или менее автоматически в результате изменения в способе производства, «Новые левые» настаивают на том, что фундаментальные изменения в сознании и образе жизни человека не являются результатом, но являются предпосылкой революционных социальных изменений. Культурная революция и критика в действии повседневной жизни, с самого начала, лежат в основе революционного процесса94. Богданову было бы трудно смириться с этими вещами. Он видел, что его марксизм был в прямом противоречии с «теоретическим консерватизмом» Ленина и Плеханова95. Действительно, некоторые из идей Богданова гораздо ближе к литературным мыслителям, что бросает вызов общепринятому предположению о широком неравенстве между ортодоксальным марксизмом (в значительной степени отождествляемым с советским марксизмом) и его более творческим вариантом, западным марксизмом. Какими бы ни были причины ленинских, а в конечном итоге и сталинских результатов, их нельзя отнести к отсутствию «западных» идей или альтернатив. Богданов ввел стимулирующее разнообразие в основу большевизма. Несколько ученых, начиная с Роберта Дэниелса, уже признали четкие черты в большевизме которые были более утопическими, чем ленинские96.
94. Karl E. Klare,"The Critique of Everyday Life, the New Left, and the Unrecognizable Marxism", in The Unknown Dimension: European Marxism since Lenin, ed. Dick Howard and Karl E. Klare (New York, 1972), p. 16.

95. Богданов А.А. Судьбы рабочей партии в нынешней революции, Новая жизнь, №19-20 (26 и 27 января 1918).

96. Daniels R. Conscience of the Revolution. Cambridge, 1967; Robert C. Williams, "Collective Immortality: The Syndicalist Origins of Proletarian Culture, 1905-1910, and James C. McClelland, "Utopianism versus Revolutionary Heroism in Bolshevik Policy: The Pro- letarian Culture Debate," both in: Slavic Review, №39 (September 1980): 389-402 and 403-425; Cohen S. Rethinking the Soviet Experience. Politics and History Since 1917, Oxford Univ. Press, 1985.
83 Решительно Богданов олицетворяет «другой большевизм», не ленинскую версию марксизма. Различия между ленинизмом и идеями Богд выходят за рамки философских дрязг или абстрактных упражнений, они содержат значительные политические последствия. Сила идей прокладывает путь для того, что Отто Кирххаймер называет «революционными прорывами», возможностью преодоления «ограничивающих условий». Как автор объясняет: «Старые данные все еще могут присутствовать, хотя и поглощены новым контекстом и тем самым лишены их ограниченного характера»97. Другими словами, это та способность концептуализировать реальность по-разному, что может способствовать прорыву.
97. Kirchheimer O. Confining Conditions and Revolutionary Breakthroughs // American Political Science Review, №59 (December 1965), р. 967.
84 Существует мало вопросов о том, как Ленин и Богданов различали новаторство. Оба смотрели на ту же революционную сцену в России, но воспринимали разные проблемы и разный потенциал. Ленин, со своей точки зрения, видел классовые конфликты и центры силы, которые другие, к сожалению, игнорировали. Богданов с его марксизмом видел элементы эксплуатации и отчуждения, к которым Ленин был слеп. Через бесконечный поток публикаций Богданов, по крайней мере, привлек внимание Ленина к другим дилеммам и другим реалиям. Если Ленин проигнорировал или опроверг это, это был выбор. Из их диалога или, точнее, дебатов, произошли две разные попытки революционных прорывов и культурных перемен. В конечном счете возникло два видения социализма, Ленина и Богданова. В конечном итоге воплотилось в жизнь ленинское видение и остается гадать, что бы мы получили в ином случае.
85 Всем спасибо за участие в нашем круглом столе.

Библиография

1. Ахиезер А.С. Россия. Критика исторического опыта. 3-е изд., М.: Новый хронограф, 2008. – 934 с.

2. Богданов А.А. Судьбы рабочей партии в нынешней революции, Новая жизнь, №19-20 (26 и 27 января 1918)

3. Бордюгов Г.А. «Война памяти» на постсоветском пространстве. М.: АИРО-XXI, 2011. – 256 с.

4. Вайнштейн И. Тектология и тактика // Под знаменем марксизма, №6-7, июнь-июль 1924

5. Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М.: Новое лит. обозрение, 2003

6. Герцен А.И. Предисловие к "Историческому сборнику Вольной русской типографии в Лондоне", 1861 г. кн. II. Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне: Кн. 1-2. London : Trubner, 1859-1861. 2 т. С. 5

7. Жукова О.А. Духовный опыт и культура разума: религиозно-философская традиция в университетском образовании //Культурологический журнал. 2011. № 1 (3). С. 6.

8. Жукова О.А. Исторический образ России: традиция и традиционализм //Гуманитарные и социально-экономические науки. 2007. № 4 (35). С. 56-60

9. Жукова О.А. К философии политической истории России: либерально-христианский синтез В. А. Караулова // Вопросы философии. 2011. № 6. С. 112 – 122

10. Жукова О. А. Проясняя понятия: политическая мораль и борьба дискурсов в русской мысли начала ХХ века // Вопросы философии. 2016. № 1. С. 92 – 104

11. Жукова О.А. Субкультура власти и социальный порядок в России // Полис. Политические исследования. 2013. № 2 . С. 179-188.

12. Жукова О.А. На пути к русской Европе. // Европа и Россия в историческом процессе. Т.Н.Грановский. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2013

13. Иванов Вяч. И. Собрание сочинений в 4 тт. Т. 3, Брюссель, 1979

14. Иванов Вяч. И. Собрание сочинений в 4 тт. Том 2. Брюссель, 1974

15. Ильин В.В., Панарин А.С., Ахиезер А.С. Реформы и контрреформы в России. М.: Изд-во МГУ, 1996. ? 399 с.

16. Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1991. – 125 с.

17. Карамзин Н.М. История государства Российского. [Электронный ресурс] URL: https://azbyka.ru/otechnik/Nikolaj_Karamzin/istorija-gosudarstva-rossijskogo/

18. Кара-Мурза А.А. Василий Алексеевич Маклаков – один из основателей «политической альтернативистики» // Полилог/Polylogos. 2019. T. 3. № 2 [Электронный ресурс] URL: https://polylog.jes.su/s258770110006861-9-1/

19. Кара-Мурза А. А. Новое варварство как проблема российской цивилизации. Монография. М.: ИФ РАН, 1995.

20. Кара-Мурза А.А. Свобода и порядок. Из истории русской политической мысли XIX – XX вв. М.: Московская школа политических исследований, 2009.

21. Кара-Мурза А.А. Как возможна Россия? Статьи и выступления разных лет. М.: Совет. спорт, 1999. ? 224 с.

22. Кара-Мурза А. А. Как идеи превращаются в идеологии: российский контекст // Философский журнал. 2012. № 2 (9). С. 27-44

23. Карацуба И.В., Курукин И.В., Соколов Н.П. Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов. М.: КоЛибри, 2005. – 638 с.

24. Карев Н.А. За материалистическую диалектику. «Тектология и диалектика» и др. Изд. 3. М.: Либроком, URSS. 2012. – 408 с.

25. Ким М.П. Культурная революция в СССР?: 1917-1965?. М.: Наука?, 1967. – 471 с.

26. Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888—1938. М.: Прогресс - Академия, 1988. – 574 с.

27. Маклаков В.А. Власть и общественность на закате старой России (Воспоминания современника): в 3 ч. Париж: Библиотека «Иллюстрированной России», 1936. Т. 1 – 466 с.

28. Маклаков В.А. Из воспоминаний. Уроки жизни. М.: Московская школа политических исследований, 2011. – 384 с.

29. Маклаков В.А. Первая государственная дума. Воспоминания современника. 27 апреля – 8 июля 1906 г. М. Центр-полиграф, 2006. – 336 с.

30. Маклаков В. А. Вторая Государственная дума. Воспоминания современника. 20 февраля – 2 июня 1907 г. М. Центр-полиграф, 2006. – 336 с.

31. Малинова О.Ю. Конструирование смыслов: исследование символической политики в современной России. М.,: ИНИОН РАН, 2013. – 421 с.

32. Методологические вопросы изучения политики памяти. Сборник научных трудов (отв. ред. А.И. Миллер, Д.В. Ефременко). М.: Нестор-История, 2008. – 224 с.

33. Миллер А.И. Нация, или могущество мифа. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2016. – 146 с.

34. Милюков П.Н. Национальный вопрос: Происхождение национальности и национальные вопросы в России. Прага: «Свободная Россия», 1925. – 192 с.

35. Нойманн Ивэр Б. Использование "Другого": образы Востока в формировании европейских идентичностей. М.: Новое изд-во, 2004. – 335 с.

36. П. Н. Милюков: «русский европеец». Публицистика 20 – 30-х гг. ХХ в. /отв. ред. М. Г. Вандалковская. М.: РОССПЭН, 2012. – 325 с.

37. Партии демократических реформ, мирного обновления, прогрессистов. 1906 – 1916 гг. Документы и материалы /Сост. и коммент. Н. Б. Хайлова. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2002. – 528 с.

38. Пивоваров Ю.С. Время Карамзина и «Записка о древней и новой России» // Ежегодник «Человек: образ и сущность» / Судьба России. М.: ИНИОН РАН, 2002. С. 45-56

39. Пивоваров Ю.С. Русская политическая традиция и современность. М., ИНИОН, 2006; Российская политическая наука: идея, концепции, методы (общ. ред. Л.В. Сморгунова). М.: Аспект-Пресс, 2015. – 375 с.

40. Покровский М. А.А. Богданов (Малиновский) // Вестник коммунистической академии, №26, 1928

41. Розанов В.В. «Историческое чувство и наша выборная система» // Он же. Русская государственность и общество. Статьи 1906 – 1907 гг. С. 430 – 432.

42. Розанов В.В. «Новые потуги кадетской партии» // Он же. Русская государственность и общество. Статьи 1906 – 1907 гг. М.: Республика, 2003. С. 427-430.

43. Солоневич И.Л. Народная монархия. М.: Институт русской цивилизации, 2010. – 624 с.

44. Вейдле В.В. Три России [Электронный ресурс] URL: Три России https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%92/vejdle-vladimir-vasiljevich/umiranie-iskusstva/6.

45. Спор о России: В. А. Маклаков - В. В. Шульгин. Переписка 1919 – 1939 /сост. О. В. Будницкий. М.: РОССПЭН, 2012. – 439 с.

46. Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. 2-е, дополн. изд. СПб., Алетейя, 2000. – 644 с.

47. Шарова В. Л. Вероятность, реальность и альтернативы революции в интерпретации В.А. Маклакова – либерала-государственника // Полилог/Polylogos. 2019. T. 3. № 2 [Электронный ресурс] URL: https://polylog.jes.su/s258770110006554-1-1/

48. Шарова В.Л. Русский мир как вариант геокультурной интеграции (к некоторым положениям теории культуры П.Б.Струве) // Философия и культура. 2016. № 6. С. 842-850

49. Шарова В.Л. Является ли память об империи фактором интеграции современной Центральной Европы? / Этнические, национальные и протонациональные нарративы: формирование и репрезентация. СПб., Алетейя, 2017. – 389 с.

50. Bettelheim C. Class Struggles in the USSR: First Period, 1917-1923, trans. Brian Pearce. New York; London, 1976

51. Carr E. H. The Bolshevik Revolution. 1917-1923. (Harmondsworth. Middlesex. 1971); vols. 1 and 2

52. Cohen S. Rethinking the Soviet Experience. Politics and History Since 1917, Oxford Univ. Press, 1985

53. Corrigan P., Ramsay H. and Sayer D. Socialist Construction and Marxist Theory. London, 1978

54. Daniels R. V. The conscience of the revolution: Communist opposition in Soviet Russia. Cambridge, 1960

55. Williams Robert C. Collective Immortality: The Syndicalist Origins of Proletarian Culture, 1905-1910 // Slavic Review, №39, September 1980

56. McClelland James C. Utopianism versus Revolutionary Heroism in Bolshevik Policy: The Pro- letarian Culture Debate // Slavic Review, №39, September 1980

57. Fitzpatrick S. "Cultural Revolution as Class War," in Cultural RevolutIOn III Russia, 1928-1931, ed. Sheila Fitzpatrick. Bloomington, Ind., 1978

58. Grille D. Lenins Rivale. Bogdanov und seine Philosophie, Annales, Annee 1967, no. 22-6

59. Herf J. Science and Class or Philosophy and Revolution: Perry Anderson on Western Marxism // Socialist Revolution, no. 35. September-October 1977

60. Kirchheimer O. "Confining Conditions and Revolutionary Breakthroughs, American Political Science Review 59 (December 1965)

61. Klare Karl E. The Critique of Everyday Life, the New Left, and the Unrecognizable Marxism // The Unknown Dimension: European Marxism since Lenin, ed. Dick Howard and Karl E. Klare. New York, 1972

62. Lane D. Leninism: A Sociological Interpretation. Cambridge. 1981

63. Menashe L. The Methodology of Leninology: Reply to Carmen Sirianni // Socialist Revolution, №5 (April 1975)

64. Meyer Alfred G. Communist Revolutions and Cultural Change // Studies in Com- parative Communism, №5 (Winter 1972).

65. Pethybridge R. The Social Prelude to Stalinism (London. 1974). p. 7.

66. Sirianni C. Rereading Lenin // Socialist Revolution. №5, April 1975

67. Stepun F. Vergangenes und Unvergangliches. Aus meinem Leben 1884-1914. Munchen, 1947

68. Theodore H. von Laue. Why Lenin? Why Stalin? 2d ed. New York. 1971

69. Tucker Robert C. The Soviet Political Mind. 2d ed. (New York. 1971)

70. Utechin S.V. Bolsheviks and Their Allies after 1917: The Ideological Pattern // Soviet Studies 10. October 1958

71. Weiner R. Cultural Marxism and Political Sociology. Beverly Hills, Calif., 1981

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести