Александр Александрович Богданов – один из самых интересных, многогранных и даже парадоксальных персонажей отечественной – российской и советской – философии и общественно-политической мысли. Экономист, ученый-естествоиспытатель, теоретик пролеткульта, основоположник всеобщей теории организации и писатель – пожалуй, даже этим перечнем многообразие ипостасей Богданова не исчерпывается. В нашей статье мы сосредоточимся на одном из аспектов его творчества – литературной деятельности, в которой, на поверку, раскрывается философско-политическая позиция мыслителя.

Роман Богданова «Красная звезда» вышел в свет в 1908 году и сразу привлек внимание читателей, среди которых были как единомышленники автора, так и его критики. Речь шла отнюдь не о художественных достоинствах текста: в «Красной звезде» Богданов, хоть и завуалированно, но достаточно прозрачно, изложил свои взгляды в отношении идеалов общественно-политического устройства и тех идей, которые, по его мнению, должны были бы лечь в его основу. А идеи эти были весьма полемичны.

Как справедливо отмечает философ и историк А. Кара-Мурза, всякий текст не имеет смысла без контекста. В нашем случае также есть основания разобраться, в каком контексте – историческом, социальном, научном и культурном – был написан роман «Красная звезда» и его продолжение.

Если следовать логике историка Э.Хобсбаума и его знаменитой концепции о «длинном XIX и коротком XX» веках, Богданов, конечно, наследует интеллектуальной традиции предшествующего столетия, в свою очередь развивавшего и критиковавшего опыт Просвещения. XIX век – век впечатляющего технологического прогресса, стремительного, по историческим меркам, развития капитализма в Европе (опосредованно, с учетом global closure, европоцентристского «закрытия мира», и не только в ней), и параллельно, обострения, эскалации социальных и политических конфликтов. На стыке сциентизма; того явления, что в современном научно-популярном дискурсе получило название «технопессимизм»; и марксизма со всей очевидностью рождались напряженные дискуссии.

Теория Богданова – в период первой русской революции близкого большевикам Александра Александровича Малиновского – формировалась, как и многие подобные теории того времени, под влиянием марксизма, но со значительными собственными «нововведениями», в случае Богданова – идеалистического толка (что в дальнейшем вызвало его окончательное размежевание с ортодоксальными материалистами, включая В.И.Ленина). Свое видение постреволюционного будущего общества Богданов описал в метафорическом ключе, обратившись к жанру, обладающему многовековой и чрезвычайно интересной историей – к жанру социально-политической утопии.

Говоря об утопии, мы, как правило, вспоминаем литературные и философские образцы, ставшие классическими – от «Государства» Платона до произведений позднего Возрождения и раннего Нового времени – собственно «Утопии» Томаса Мора, «Города солнца» Томмазо Кампанеллы – и далее, к теориям так называемых социалистов-утопистов. Меж тем, в русской литературно-философской традиции утопия тоже состоялась, и весьма в любопытных формах, хотя имеет сравнительно меньшую известность. Вкратце обратимся к истории этого жанра в отечественном контексте.

Собственно утопия в русской литературе возникает сравнительно поздно, став явлением подлинно модерным параллельно становлению светской, авторской культуры. Однако общее пространство христианской культуры, в том числе и ее восточной, византийской ветви, оказывало влияние на развитие протоформ жанра. Одним из самых выразительных образцов можно считать «Сказание об Индийском царстве»¹, основанное на письме, якобы написанном византийскому императору Мануилу Комнину пресвитером Иоанном – могущественным «царем-попом», чье царство располагалось где-то в Центральной Азии – обширные и практически неисследованные на тот момент пространства этого региона обеспечивали плодотворную почву для фантазий. «И живут у меня в одной области немые люди, а в другой — люди рогатые, а в иной земле — трехногие люди, а другие люди — девяти сажен, это великаны, а иные люди с четырьмя руками, а иные — с шестью. И есть у меня земля, где у людей половина тела песья, а половина человечья. А у других моих людей очи и рот в груди. В иной же моей земле у людей сверху большие рты, а другие мои люди имеют скотьи ноги. Есть у меня люди — половина птицы, половина человека, а у других людей головы собачьи. И нет в моей стране ни вора, ни разбойника, ни завистливого человека, потому что земля моя полна всякого богатства…» — так описывается фантастическая земля в легенде (ее, кстати, Умберто Эко в свойственном ему постмодернистском духе пересказал в своем плутовском романе «Баудолино»).

Как нам представляется, одним из критериев, который стоит учитывать при анализе феномена философско-литературной утопии, является соотношение понимания «справедливости» и «порядка» в утопиях разного типа. Причем эта оптика кажется достаточно «широкоформатной»: доминанту «порядка» мы можем усмотреть как в платоновском «Государстве», так и в политической теории Руссо, доминанта «справедливости» также воспроизводилась регулярно, от вышеупомянутого «Сказания…» до произведений Андрея Платонова и, собственно, Богданова, к которым мы подробнее обратимся чуть ниже.

Возникновение жанра утопии как проекта масштабного и строго направляемого переустроения общества возникает в России уже после реформ Петра I, и это вполне объяснимо: становится очевидным, что социальный и политический конструктивизм петровского типа, реформирование общества «сверху» в короткие сроки – задача вполне посильная, хотя и чрезвычайно ресурсоёмкая. Неслучайно философ и теоретик культуры Владимир Вейдле говорит о Петре не как о реформаторе, но как о революционере²: характер общественных трансформаций, охвативших Россию в конце XVII – XVIII вв., на тот момент действительно ни с чем несопоставим.

Правда, обращаясь к утопическим романам русских авторов, мы далеко не всегда можем говорить о непременной их соотнесенности с неким умозрительным революционным проектом. Интересно, что одна из самых знаменитых и популярных утопий XVIII века, роман «Путешествие в землю Офирскую г-на С… шведского дворянина» Михаила Щербатова (1784) — в гораздо большей степени апология консерватизма, чем призыв к переменам³, поиск лучшей возможной жизни в прошлой – допетровской – Руси. Это, однако, еще мысленное путешествие во времени; искать же порядка и справедливости не только в иных землях, но и мирах, русские мыслители и писатели начали в том же веке Просвещения, XVIII столетии. Это отчасти объяснимо и сугубо объективными факторами: силами путешественников, исследователей и колонизаторов Земля становилась все более и более знакомой и открытой, так что решительно отличные формы общественной жизни приходилось «помещать» всё дальше – вплоть до Луны, как это сделал автор утопической повести «Новейшее путешествие, сочиненное в городе Белеве» Василий Левшин⁴. Роман, публиковавшийся на страницах четырех выпусков журнала «Собеседник любителей российского слова» в 1784 году, содержал в себе рассуждения о благодатной жизни на Луне, описание патриархального строя которой вполне недвусмысленно отражает преставления современников автора (в том числе и европейских) о «просвещенной монархии» екатерининских времен.

Темп жизни европейцев, не говоря уж о жителях других частей света, в конце XVIII и на протяжении большей части XIX вв. была куда более медленным, чем в последующие десятилетия – неудивительно, что писателям-«футуристам» (сознательно ставим здесь кавычки, ведь до появления подлинного футуризма еще было далеко) приходилось отправлять своих героев в далекое будущее, подобно тому, как это сделал Владимир Одоевский в незаконченном романе-утопии «4338-й год: Петербургские письма» (1835). Спустя 2500 лет процветающая Российская империя то соперничает, то заключает союз с Китаем, Америка же и европейские государства переживают упадок, в то время как к Земле приближается смертоносная комета Биэлы⁵. В мире, описанном Одоевским, существуют воздушные и космические путешествия, телефон и подобие интернета (домашние газеты), управление климатом, а также своеобразный метод манипуляции общественным сознанием: «магнитные ванны», устраняющие ложь и лицемерие из жизни общества.

Технологический прогресс XIX века, стремительное развитие промышленности и науки рождают и новые общественные отношения, и новые проблемы, которые могут быть интерпретированы в границах треугольника философских понятий: «порядка – свободы – справедливости». Наследник Просвещения, XIX век задал дальнейшее направление развитию разума, рациональности, которую Макс Вебер в своей теории общества обозначил в качестве основополагающего маркера Современности. Разум, впрочем, не стал панацеей, с помощью которой можно было бы искоренить все худшие проявления неравенства, насилия и так далее, критика которых становилась предметом философских доктрин (в том числе и общественной теории Карла Маркса) и литературных произведений, причем принадлежащих не только реалистическому или натуралистическому жанру.

По сути, утопия постепенно уступила место антиутопии, столь широко и выразительно представленной в литературе ХХ столетия. Первые десятилетия нового века стали переходным периодом. вместив в себя оба сопутствующих жанра, это относится и к русскоязычной литературе – сначала российской, потом и советской. По мере индустриализации общества жанр утопии все больше связывается с техническим прогрессом и зарождающейся научной фантастикой. Александр Богданов стоял у истоков именно этого направления. 

Ещё в дореволюционной России появлялись отдельные научно-фантастические произведения – их авторами становились, в том числе, писатели, чье творчество далеко не в первую очередь ассоциируется у нас с фантастикой – например, поэт-символист и литературный критик Валерий Брюсов⁶. К. Э. Циолковский несколько раз излагал свои воззрения на науку и технику в виде художественных рассказов. Научно-фантастические произведения Циолковского мало известны широкому кругу читателей – возможно, потому, что они тесно связаны с его научными трудами. Очень близка к фантастике его ранняя работа «Свободное пространство», написанная в 1883 году (опубликована в 1954 г.), повесть «На Луне» (впервые была опубликована в 1893 году, неоднократно переиздавалась в советское время). Роман «На земле и вне Земли в 2017 году», написанный уже в 1917, был сокращенно опубликован в журнале «Природа и люди» в 1918 и полностью, под заглавием «Вне Земли» в Калуге в 1920 году. Очевидно, что Богданов ознакомился с опытом предшественников, описывавших высокоразвитое марсианское общество (Ананий Лякидэ, Курт Лассвиц, Герберт Уэллс, Порфирий Инфантьев), и активно использовал его при «проектировании» своей утопии. Во-вторых, в его творчестве прослеживается влияние научных теорий его времени: теории эволюции и естественного отбора Чарльза Дарвина, размышлений о формировании Солнечной системы в духе Канта-Лапласа, и, конечно, идей социальные преобразования через классовую борьбу Маркса. Богданов всю жизнь оставался верным марксистом, даже более последовательным, чем многие его товарищи, с которыми он позже разошелся…

Фантастические романы «Красная звезда» и его продолжение «Инженер Мэнни» решительно невозможно трактовать в духе традиционной для XIX века «жюль-верновской» фантастики. Помимо того, что оба этих произведения – рефлексия на тему научно-технического прогресса, это еще и переложение в художественной форме социально-политических воззрений Богданова, которые не имели изначально исключительно теоретического характера, но и предполагали активную практическую деятельность по переустроению общества. Синтетическое направление мысли Богданова, соединившее в себе социал-демократические идеи, некоторые элементы эмпириокритицизма, неогегельянства и отчасти христианской этики, одновременно было совершенно оригинальной попыткой найти пути объединения народных масс в преддверии социалистической революции. Конечно, всё это в значительной степени расходилось с «научным социализмом», с ортодоксальным материализмом Ленина и его ближайших сподвижников. Но, помимо прочих характерных черт, в концепции Богданова, очевидно, была следующая: она поддавалась интерпретации в художественной форме – основные идеи могли быть изложены не языком газетных передовиц и агитационных листовок, но языком литературным. Чем и воспользовался Александр Богданов.

Название романа «Красная звезда» – многозначно. Конечно, в нем находит отражение социалистическая, марксистская эстетика, намек на будущую «красную революцию». Но «красная звезда» - это еще и Марс, красная планета, к которой отправляются персонажи книги с тем, чтобы обнаружить там воплотившуюся в жизнь постреволюционную утопию, строительство новой и лучшей жизни, способной стать образцом для жителей Земли, первую революцию (1905 года), по сути, проваливших.

Главный герой романа, молодой революционер, становится глазами и ушами автора, а вслед за ним и читателя, внимательно подмечая все подробности быта и политического строя марсиан, которому, с одной стороны, присуща почти математическая упорядоченность и строгость, с другой – способствующая гуманным нравам гибкость. Параллели, проведенные Богдановым, нарочито очевидны: история марсиан прошла те же стадии, что и земная, но ушла к моменту действия существенно дальше: революция совершилась, дав начало утопии в реальности. Основу марсианской экономики – промышленное производство – поддерживают армии труда, члены которых расценивают труд как естественную потребность. Однако интересна оговорка, которую Богданов делает в отношении проблемы рабочего времени: рабочий день длится не более трех часов, что не мешает поддержанию изобилия товаров; кроме того, работники в высокой степени свободны в распоряжении своими способностями и могут часто менять место работы и пробовать себя в разных областях производства и творчества. Это вполне созвучно марксистскому пафосу освобождения времени в грядущую эпоху коммунизма⁷.

Утопия Богданова рисует общество победившей науки: мыслитель описывает немало достижений прогресса, некоторые из которых ассоциируются у нас с самыми современными технологиями: плановая экономика управляется через механизм, сравнимый с компьютерной сетью, энергетика стала атомной, марсиане носят синтетическую одежду… Богданов не преминул описать и собственную теорию омоложения путем переливания крови (соответствующие эксперименты ученый проводил вплоть до своей смерти в 1926 году). Именно наука становится ориентиром для идеологов социальных преобразований: «Наука до сих пор – сила наших врагов: мы победим тогда, когда сделаем ее нашей силой», говорит персонаж Богданова. Предельный, сухой рационализм марсиан не идеален – Богданов подчеркивает этот изъян утопии, но все же в противопоставлении кровожадности и алчности землян он предпочтителен.

Прогресс в утопии будущего достигнут не только в техническом, но и в социальном отношении: на Марсе ликвидировано гендерное неравенство, существенные трансорфмации постигли институт брака и воспитания (дети воспитываются отдельно от родителей в специальных школах), и один из наиболее горячих вопросов современного нам общества – возможность легальной эвтаназии — однозначно решен Богдановым в пользу последней (этот факт советские историки фантастики осторожно обходили). В отношении политической и партийной иерархии Богданов также высказывается опосредованно, через выбранный им художественный прием, но смыслы считываются без особого труда. Герой «Красной звезды» полемизирует с героиней-марсианкой о роли «великих личностей» в истории, аргументируя их необходимость: «Для нас имена вождей мысли и дела – живые символы, без которых не может обойтись ни наша наука, ни наше искусство, ни вся наша общественная жизнь. Часто в борьбе сил и в борьбе идей имя на знамени говорит больше, чем отвлеченный лозунг. И имена гениев не балласт для нашей памяти». «Это оттого, что единое дело человечества для вас все еще не единое дело; в иллюзиях, порождаемых борьбой между людьми, оно дробится и кажется делом людей, а не человечества», – возражает ему член прогрессивного социума – и это за несколько лет до того, как соратник Богданова Ленин окончательно становится «вождем».

«Красная звезда» была опубликована в 1908 году, ее продолжение «Инженер Мэнни» вышло в свет через четыре года. В нем еще больше читаемых параллелей с земной реальностью, так как Богданов более подробно, чем прежде, обращается к истории утопии. Есть в этом романе и забавные детали, в частности, в описании аспектов былой борьбы со всевластием лендлордов. «Первый из этих планов, при всей своей опасности для сельского хозяйства, которому он угрожал гибелью искусственного орошения, насчитывал, однако, множество сторонников среди остатков мелкой буржуазии с родственными ей слоями интеллигенции, а также среди части рабочих, еще сохранивших идеалы крестьянства, из которого вышли их отцы. Второй план имел за себя большинство тогдашних социалистов из рабочих и интеллигентов; против него решительно высказался великий экономист Ксарма, который наглядно показал, что при больших капиталах, необходимых для ведения крупного хозяйства, крестьянские ассоциации скоро подпадут всецело под власть торгового и кредитного капитала, станут их подставными лицами, лишь номинальными владельцами. Но в те времена мало кто из социалистов шел за Ксармой...» Расшифровывать анаграмму имени нет смысла, она предельно прозрачна. Этот роман уже и публицистический, и пропагандистский. Интересно, что и идеи не только Маркса, но и самого Богданова в произведении прописаны вполне выпукло: он даже приписывает одному из главных героев, наиболее революционному, создание всеобщей организационной науки, то есть самим же Богдановым изобретенной тектологии.

Тот факт, что Богданов был не просто писателем, но и исследователем возможных рецептов «исцеления» общества от присущих ему дефектов, роднит его с утопистами прошлых веков. В рядах своих (на тот момент еще) сподвижников он особого понимания не встретил. Так, Ленин в одном из писем к Горькому в 1913 г. дает следующий отзыв о романе: «Прочел его «Инженера Мэнни». Тот же махизм – идеализм, спрятанный так, что ни рабочие, ни… редакторы в «Правде» не поняли»⁸.

Утопия и антиутопия рефлексируют относительно одного и того же политического проекта и философской идеи – образа социалистического, коммунистического будущего. Но каким оно будет? Разрушительным или созидательным, подавляющим человека или способствующим его наилучшей самореализации, раскрытию творческих и индивидуальных качеств? В каком-то смысле символично, что «Красную звезду» Александра Богданова и «Мы» Евгения Замятина разделяет всего пара десятилетий…

Александр Богданов – не единственный фантаст своего времени, «перенесший» землян на Марс, чтобы так, методом остранения, исследовать социальные и политические явления, свойственные современному ему обществу. Куда более известен, к примеру, роман «красного графа» Алексея Толстого «Аэлита», прославившийся в том числе и благодаря экранизации – работе выдающегося мастера авангарда в кинематографе Якова Протазанова («Аэлита», 1924). Но Богданов был безусловным первопроходцем жанра, и сегодня, вспоминая о двух его фантастических романах-утопиях, мы вносим скромный вклад в восстановление справедливости в этом вопросе.