Везде
«Всемирная отзывчивость» или «русский европеизм»? (Владимир Вейдле о творчестве Пушкина)
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
«Всемирная отзывчивость» или «русский европеизм»? (Владимир Вейдле о творчестве Пушкина)
Аннотация
Код статьи
S258770110000031-6-1
DOI
10.18254/S0000031-6-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Кара-Мурза Алексей Алексеевич 
ORCID: 0000-0002-0302-6500
Аффилиация: главный научный сотрудник, руководитель сектора философии российской истории, Институт философии РАН
Адрес: Российская Федерация, Москва, 109240, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1
Выпуск
Том 2 № 1
Аннотация
Статья посвящена оценке творчества А.С. Пушкина, данной крупнейшим русским культурологом и философом Владимиром Васильевичем Вейдле (1895-1979). В своих эмигрантских работах Вейдле оспорил тезис Ф.М. Достоевского о «всемирной отзывчивости» творчества Пушкина, и, путем глубокого философского и культурологического анализа, показал, что Пушкин сам «решительно очертил границы собственной всеотзывчивости», оставаясь гениальным представителем «русского европеизма».
Ключевые слова
В.В. Вейдле, А.С. Пушкин, Ф.М. Достоевский, философия, культура, Европа, «русский европеизм».
Классификатор
Получено
31.05.2018
Дата публикации
05.06.2018
Всего подписок
14
Всего просмотров
6149
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
1 Великий Пушкин – ключевая фигура философско-исторического дискурса русского мыслителя-эмигранта Владимира Васильевича Вейдле (1895–1979), который был убежден в том, что культурная Россия есть, несомненно, неотъемлемая часть культурной Европы. В этом контексте В.В. Вейдле не уставал приводить пример величайшего из русских литературных гениев, настаивая, что «западность и русскость Пушкина – одно»1, ибо «Пушкин всю жизнь дышал воздухом европейской литературы и так впитал ее в себя, что вне ее (как, разумеется, и вне России) становятся непонятны основные стимулы и задачи его творчества»2.
1. Вейдле В.В. Россия и Запад // Современные записки, Париж, 1938, № 65. С. 265. См. также: Жукова О.А. Границы России: культурный универсализм В.В. Вейдле // Философские науки, 2015, № 7. С. 14–27; Кара-Мурза А.А. Владимир Васильевич Вейдле: «Чем дальше Россия отходила от Европы, тем меньше становилась похожей на себя» // Российский либерализм: идеи и люди (общ. ред. А.А. Кара-Мурзы). М., Новое издательство, 2018. С. 913–923.

2. Вейдле В.В. Пушкин и Европа // Современные записки 1937, № 63. С. 222. См. также: Омелаенко В.В. Две идентичности и две России В.В. Вейдле // Философские науки, 2015, № 7. С. 38–44; Сиземская И.Н. В.В. Вейдле о культурной общности России и Европы // Философские науки, 2015, № 7. С. 8–13; Шарова В.Л. Россия как Европа: европейские основы цивилизационной идентичности России // Философская мысль, 2017, № 2. С. 71–83.
2 Свою статью, посвященную столетнему юбилею гибели Пушкина, опубликованную в 1937 г. в № 63 парижских «Современных записок», Вейдле начинает с цитирования центрального фрагмента знаменитой «пушкинской речи» Достоевского, произнесенной 8/20 июня 1880 г. в Москве, на заседании Общества любителей российской словесности, где тот говорил о «всемирной отзывчивости» Пушкина, истолкованной писателем как «высшее выражение общенациональной черты, всеотзывчивости русского народа»3.
3. См.: Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. Т. 1. СПб., типография А.С. Суворина, 1883. С. 304.
3 Вейдле признает правоту основного вывода Достоевского: «С тех пор, кажется, все согласились с ним (Достоевским. – А.К.), да и как отрицать пушкинскую открытость чужому или свойственные русскому человеку восприимчивость, переимчивость, гибкость…»4. Вейдле, однако, настаивает, что в своей «пушкинской речи» Достоевский не досказал главного о Пушкине – а именно о природе и о направленности его «всеотзывчивости». «В двух отношениях, – пишет Вейдле, – Достоевский не сказал всего или даже сказал не совсем то, что было бы нужно сказать на эту тему (курсив мой. – А.К.)»5.
4. Вейдле В.В. Пушкин и Европа // Современные записки 1937, № 63. С. 220.

5. Там же.
4 Достоевский, по мнению Вейдле, не указал, прежде всего, «особого направления пушкинской отзывчивости, поставившего ей известные цели и пределы»6. По сути, под «всемирной отзывчивостью Пушкина» Достоевский, согласно Вейдле, говорил ни о чем другом, как о пушкинском «европеизме». Более того, Вейдле полагал, что именно эта, общеевропейская по преимуществу, «всеотзывчивость» Пушкина сильно повлияла на эволюцию взглядов самого «почвенника» и «самобытника» Достоевского: «“Европа нам тоже мать, как и Россия, вторая мать наша; мы много взяли от нее, и опять возьмем, и не захотим быть перед нею неблагодарными”. Это не Пушкин писал, но это писал Достоевский – незадолго до смерти, вскоре после пушкинской речи, примиренный с Европой Пушкиным (курсив мой. – А.К.)»7. Таким образом, по мнению Вейдле, «не универсализм, а как раз европеизм Пушкина его (Достоевского. – А.К.) отчасти как будто и заразил (что видно и из слов “Дневника Писателя” о народности стремления в Европу)»8.
6. Там же.

7. Там же.

8. Вейдле В.В. Пушкин и Европа // Современные записки 1937, № 63. С. 220. См. также: Кара-Мурза А.А. Свобода и порядок. М., МШПИ, 2009. С. 214-232.
5 Достоевский, согласно Вейдле, не совсем точен и в другом отношении – в понимании самой природы гениальности вообще и пушкинского гения, в частности: «В отзывчивости самой по себе он (Достоевский. – А.К.) не пожелал узнать черту, присущую в той или иной мере всякому вообще гению»9. «Быть гением», по Вейдле, – «не значит уметь обходиться без чужого (в том числе и национально-чужого); это значит уметь чужое делать своим (курсив мой. – А.К.). Гений не есть призвание к самоисчерпыванию, но дар приятия и преображения самых бедных оболочек миpa. Очень часто он состоит в способности доделать недоделанное, увидеть по-новому то, что уже было видено другими»10.
9. Вейдле В.В. Пушкин и Европа // Современные записки 1937, № 63. С. 220.

10. Там же.
6 Вейдле настаивал на том, что «восприимчивость столь же существенная черта гения, как и оригинальность (не та, которую приходится искать, а та, от которой нельзя избавиться)», однако «гении узкие и глубокие менее щедро ею наделены, чем те, что покоряют гармонией и широтою»11. Гений Пушкина Вейдле относит ко второй категории: «Его творчество напоминает Ариосто, стихи которого легко внушают мысль, что он лишь вполне удачно повторил не столь удачно сказанное другими, или Рафаэля, в чьем искусстве терпеливый знаток, начисто лишенный художественного чутья, нашел бы только полный инвентарь всего, что сделали итальянские мастера за предыдущие полстолетия. От гениев, ему родственных, Пушкина отличает, однако, глубокая осознанность его дара впитывать и преображать и особенно сознание той роли, которую призван выполнить этот дар не только по отношению к его собственному творчеству, но и к настоящему и будущему его народа»12. (В последующих изданиях последние слова заменены автором на: «ко всему будущему творчеству его народа»13).
11. Там же. С. 221.

12. Там же.

13. См. напр.: Вейдле В.В. Задача России. Минск, 2010. С. 93.
7 Вейдле, разумеется, не считал что «феномен Пушкина» есть прямое и непосредственное порождение деятельности реформ Петра Великого. В статье 1937 г. «Три России», опубликованной в тех же «Современных записках», он писал: «Он (Петр Великий. – А.К.) воспитывал мастеровых, а воспитал Державина и Пушкина; он думал о верфях и арсеналах, но вернул Европе Россию, а за ней весь православный мир: основанием Петербурга вновь соединил то, что было разъединено основанием Константинополя»14.
14. Вейдле В.В. Три России // Современные записки 1937, № 65. С. 311–312. См. также: Кара-Мурза А.А. Как идеи превращаются в идеологии: российский контекст // Философский журнал, 2012, № 2 (9). С. 27–44.
8 Вейдле был одним из тех русских философов культуры, который считал Пушкина одним из главных культурных посредников между Россией и Европой, порожденных «послепетровской эпохой»: «Принимая или отбрасывая ту или иную часть русского литературного прошлого, он (Пушкин. – А.К.) знал, что и современники, и потомки последуют его примеру. Отбирая и усваивая все то, что можно было усвоить в литературном наследии Европы, он знал, что усвоение это совершает сама Россия при его посредничестве (курсив мой. – А.К.)»15.
15. Вейдле В.В. Пушкин и Европа // Современные записки 1937, № 63. С. 221.
9 Собственно говоря, органичное «вживление» русской культуры в общий контекст европейской христианской цивилизации и стало, согласно Вейдле, культурно-исторической миссией Пушкина: «Призвание поэта было ему дорого, но он не забывал и писательского долга перед языком, ему дарованным, и литературой, этим языком рожденной. Долг этот был, разумеется, не насильственным, а любовным, не переходил никогда в докучную обязанность»16.
16. Там же.
10 Разумеется, к этому естественным образом привели пушкинские «занятия русской историей, изучение народной поэзии, записи песен, подражания сказкам», но еще более это было сознательным творчеством Пушкина по культурному приобщению «ко всему тому, что составило духовную мощь Европы, что принадлежало по праву рождения как европейской нации и России, но чего Россия была веками лишена вследствие направления, принятого некогда ее историей»17. «Дело Пушкина», по мнению Вейдле, «было прямым продолжением дела Петра, дела Екатерины, перенесенного в область, где оно могло совершаться беспрепятственней, но где оно тоже не могло обойтись без самоотверженного труда. Чем больше Пушкин жил, тем больше должен был понимать, что это и было его дело»18.
17. Там же.

18. Там же.
11 Вейдле особо подчеркивал тот факт, что «феномен Пушкина» – «это едва ли не единственный случай в истории литературы», когда «величайший поэт своей страны» признавался, что «ему легче писать на иностранном языке, чем на своем, и действительно писал на этом языке свои любовные письма и письма официального характера, а также предпочитал бы обращаться к нему для изложения мыслей сколько-нибудь отвлеченных. Когда ему надо было рассуждать, он делал это большей частью по-французски, и русское выражение редко приходило ему первым на ум, как это показывают черновики его критических писаний»19. Вейдле делает вывод, что «на французской литературе был он (Пушкин. – А.К.) воспитан больше, чем на русской, и не отрекся никогда от иных кумиров своей юности – Парни, Вольтера, не говоря уж о Шенье, которого полюбил немного позже»20.
19. Там же. С. 222–223.

20. Там же. С. 223.
12 Владимир Вейдле был, разумеется, далеко не первым из русских мыслителей, кто обратил внимание на особую роль французской культуры в становлении таланта Пушкина21. Однако, по его мнению, «как высоко ни оценивать… значение для Пушкина той французской литературной стихии, которую он с детства в себя впитал, оно во всяком случае не перевесит того, что ему дало свободное и глубокое увлечение литературой английской»: «Французское влияние было неизбежным и всеобщим, английское он (Пушкин. – А.К.) выбрал сам; французское можно сравнить с тем, что дает человеку рождение и семья, английское – с тем, что ему позже может дать любовь и дружба»22. . «Ни об одном французском писателе, – замечает Вейдле, – он (Пушкин. – А.К.) не служил панихиды, как о Байроне через год после его смерти. “Отца нашего Шекспира” он, конечно, с совсем другим чувством читал, чем на лицейской скамье какого-нибудь Вержье или Грекура, да и то, что он уже в 1824 года думает о Расине, отнюдь не похоже на юношеские восторги Достоевского. “Скупой рыцарь” недаром выдан за перевод с английского, а “Пир во время чумы” с английского переведен. В “Борисе Годунове” больше Шекспира, чем Карамзина. Без Вальтера Скотта не было бы “Арапа Петра Великого”, “Капитанской дочки”, “Дубровского”, а быть может, и “Повестей Белкина”. Притом дело тут вовсе не в том, что историки литературы любят называть влиянием, т. е. в использовании подходящих приемов и материалов, а в ощущении внутреннего родства, постепенно идущего вглубь по линии от Байрона к Шекспиру»23.
21. См. об этом: Кара-Мурза А.А. Что такое российское западничество? Размышления участника конференции // Полис. Политические исследования. 1993, № 2. С. 90–96; Жукова О.А. Избранные работы по философии культуры. Культурный капитал. Русская культура и социальные практики современной России. М., 2014; Жукова О.А. История русской культуры в вузе: историческое знание и духовная традиция // Вопросы истории, 2007, № 8. С. 1–10.

22. Вейдле В.В. Пушкин и Европа // Современные записки 1937, № 63. С. 223.

23. Там же. С. 223–224.
13 «Общеевропейская восприимчивость» Пушкина, его самоидентификация как «русского европейца» были чувствами, выражавшими глубокое внутреннее родство с Европой: «Глубокое преклонение перед Гёте, как и чувство, какое испытывал он к Данте, Петрарке, Сервантесу, Кальдерону, Шекспиру, Мильтону и многим другим, не может быть названо иначе, как сыновней любовью. Их имена были для него (Пушкина. – А.К.) священны, как и все прошлое западных литератур; они все, не один Вальтер Скотт, были “пищею души”; они все, не один Шекспир, были его “отцами” в несколько ином, но едва ли и не в более глубоком смысле, чем это можно сказать о Державине, Жуковском или Карамзине»24. «С русской стороны, – продолжает Вейдле, – у колыбели Пушкина не столько им противостояли русские писатели, сколько противостоял сам русский язык, в который Пушкин как бы их включил, подняв его на высоту их мысли, их искусства. Язык этот он заставил совершать чудеса, и притом так, что они совершаются как бы сами собой, точно сам язык сделался поэтом. Разве не одной уже прелестью языка хотя бы и первая глава “Евгения Онегина” лучше Байрона, а “Капитанская дочка” лучше Вальтера Скотта?... Чудо гения во всех этих случаях есть прежде всего чудо самоотверженной любви. Но любовь выбирает и не может не выбирать; это не просто “всемирная отзывчивость”»25.
24. Там же. С. 225.

25. Там же. 225–226.
14 По мнению Вейдле, русская «всеотзычивость» ко всему европейскому – действительно, есть феномен уникальный для той же Европы: «В области литературы русскому легче, чем французу или англичанину, одновременно полюбить Шекспира и Расина; кроме того – и это еще важней – ему легче почувствовать то, что, несмотря на все различия, у них есть общего: их европейство»26. Разница состоит в том, что «немец, француз, англичанин воспринимают друг друга, прежде всего, как чужих, и в чужом узнают свое лишь в противоположении чему-либо еще более чужому; русский же способен в каждом из них воспринимать европейца прежде всего, а потом уж немца или англичанина»27.
26. Там же. С. 226.

27. Там же.
15 Пушкин, согласно Вейдле, лучше других осознавал тот факт, что «Европу как целое всего легче увидать, если глядеть на нее именно из России»: «Французский язык был для него не столько языком Франции, сколько языком европейского образованного общества; он открывал ему отчасти доступ и к другим литературам, хотя настоящего ключа к ним все же не давал. Французская литература была лишь частью европейской и не могла заменить целого, а к этому целому он и стремился, только оно и могло его удовлетворить»28.
28. Там же.
16 «Европейская всеотзывчивость» Пушкина – есть не только продукт его свободного выбора, но и объект постоянной культурной рефлексии: «Пушкинской отзывчивости им самим были поставлены пределы, пушкинскую Европу он сам очертил уверенной рукой, и, однако, знание границ никогда не означало у него узости, и европеизм его был вполне свободен от основного изъяна позднейшего западничества: поклонения очередному изобретению, “последнему слову”, от склонности подменять западную культуру западной газетной болтовней. Ему-то уж, конечно, были вполне чужды “невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне”, эти признаки “полупросвещения”, которые он так сурово осудил в Радищеве»29. (Вейдле имеет здесь в виду прежде всего статью А.С. Пушкина «Александр Радищев»30, которая готовилась для третьей книги «Современника» за 1836 г., но была запрещена министром С.С. Уваровым и впервые увидела свет лишь после гибели Пушкина, в 1857 г.)
29. Там же. С. 229.

30. См.: Пушкин А.С. Собр. Соч. в 10 тт. т. 6. С. 210–218.
17 И здесь мы подходим к еще одному парадоксальному выводу, к которому пришел Владимир Вейдле. Согласно ему, Пушкин – не только «самый европейский», но и – одновременно – «самый непонятный для Европы» из русских литераторов: «Самый европейский потому же, почему и самый русский, и еще потому, что он, как никто, Европу России вернул и Россию в Европе утвердил. Самый непонятный не только потому, что непереводимый, но и потому, что Европа изменилась и не может в нем узнать себя»31.
31. Вейдле В.В. Пушкин и Европа // Современные записки 1937, № 63. С. 220.
18 В самом деле, Пушкин «весь обращен к Европе», но сама Европа за последние два столетия пережила глубочайшие трансформации. «Пушкин весь обращен не к сомнительному будущему, а к несомненному и великому прошлому Европы, – утверждает Вейдле. – Он ее еще видел целиком такой, как она некогда была, а не такой, какой постепенно становилась»32. Пушкин был и остался продуктом «классической», «Великой» Европы: «Именно эту Европу он для России открыл, России вернул, не “просвещение”, от которого исцелился, не романтизм, которым так и не заболел, а старую, великую Европу, в ее зрелости, в ее здоровье, с еще не растраченным запасом поэтических, творческих ее сил. К этой Европе он сам всем своим существом принадлежал, будучи русским, любя Россию и ее одной и той же сыновней любовью, и если “Европа тоже нам мать”, то потому, что Пушкин не на словах, а всем творчеством своим назвал ее матерью. Он был последним гением, еще избегнувшим романтического разлада, еще не болевшим разделением личности и творчества, формы и души»33. Пушкин, согласно Вейдле, оказался «русским европейцем» в период глубочайшего «перелома» в культуре самой Европы: «Пушкин едва ли не целиком еще по ту сторону этого перелома. Его гений сродни Рафаэлю, Ариосто, Расину, Вермееру, Моцарту и двум последним старым европейцам – Гете и Стендалю. Он ведь обращен к старой дореволюционной и доромантической Европе; ему врождены все ее наследие, память, вся любовь; его основная миссия – сделать се духовной родиной будущей России. Миссию эту он выполнил во всю меру отпущенного ему дара, но сращение России с Западом в единой Европе совершилось уже в новой обстановке, Пушкину чужой и с точки зрения которой он сам кажется обращенным не к будущему, а к прошлому»34.
32. Там же. С. 230.

33. Там же. С. 230–231.

34. Вейдле В.В. Россия и Запад // Современные записки, Париж, 1938, № 65. С. 270.
19 В работе «Пушкин и Европа», изданной незадолго до второй мировой войны в Париже, Вейдле очень точно отметил природу «непонятости» Пушкина Европой, уже вступившей в эпоху «пост-классики»: «Европа смакует русскую экзотику, но в Пушкине не узнает себя; если же узнает, то узнанного не ценит»35. А уже после войны, в американском переиздании 1956 г., Вейдле переделал этот фрагмент, еще более усилив акценты: «Европа восхищается воспринятой на азиатский лад, искусственно-экзотической Россией, но в Пушкине не узнает себя; если же узнает, то узнанного не ценит: ей хочется чего-нибудь поострее, поизломанней»36. В конце жизни Вейдле стал еще более пессимистичен, часто повторяя, что «небывало разросшийся за последние десятилетия интерес к нашему языку и нашей литературе в зарождении своем объясняется, увы, пушками, а не Пушкиным»37.
35. Вейдле В.В. Пушкин и Европа // Современные записки 1937, № 63. С. 231.

36. Вейдле В.В. Пушкин и Европа // Вейдле В.В. Задача России. Минск, Белорусская Православная Церковь, 2010. С. 105.

37. Вейдле В.В. Отчего нерусские любят русское? // Вестник русского студенческого движения. Париж-Нью-Йорк, 1967. С. 38–48.
20 Но и Россия, в ее «советском» обличии, согласно Вейдле, все более утрачивает понимание «всеевропейской» природы творчества Пушкина: «А Россия, знает ли она еще, что Пушкин не только Пушкина ей дал, но и Данте, и Шекспира, и Гете, – а потому и Гоголя, и Толстого, и Достоевского, что в его творчестве больше, чем во всех революциях и переворотах совершилась судьба его страны; знает-ли, что из всех великих дел, начатых или задуманных у нас, ни одно не осуществилось так сполна, как его дело, и что все Poccией, за сто лет, возвращенное или подаренное Европе, родилось из его труда и пронизано светом его гения?»38.
38. Вейдле В.В. Пушкин и Европа // Современные записки 1937, № 63. С. 231.
21 В этих условиях, был убежден Вейдле, особая роль в удержании «европейской классики» – и Пушкина, как ее неотъемлемой части – принадлежит русской пореволюционной эмиграции: «Что бы ни случилось дальше, каким бы мрачным не представлялось будущее русской культуры, можно сказать с уверенностью одно: эмиграция, как эмиграция, как собственным творчеством, досказывающим то, чего не успела досказать предреволюционная Россия, так и своей работой по внедрению Poccии в Европу, достаточно заметной в области художественной, идейной и даже религиозной, завершает тот путь новой русской культуры назад в Европу, который, через сближение с Западом, привел ее одновременно к осознанно своего неотъемлемого места в европейской культуре и своего особого, русского духовного бытия»39.
39. Вейдле В.В. Россия и Запад // Современные записки, Париж, 1938, № 65. С. 277.
22 «Дело Петра, – делает окончательный вывод Вейдле, – если и рушилось, то не в той его части, где оно было доведено до решающих успехов Пушкиным»40.
40. Там же.

Библиография



Дополнительные источники и материалы

1.Вейдле В.В. Задача России. Минск, Белорусская православная церковь, 2010. – 511 с.


2.Вейдле В.В. Отчего нерусские любят русское? // Вестник русского студенческого движения. Париж-Нью-Йорк, 1967. С. 38–48.


3.Вейдле В.В. Пушкин и Европа // Современные записки, Париж, 1937, № 63. С. 220–231. 


4.Вейдле В.В. Россия и Запад // Современные записки, Париж, 1938, № 65. С. 260–280.


5.Вейдле В.В. Три России // Современные записки, Париж, 1937, № 65. С. 304–322.


6.Жукова О.А. Границы России: культурный универсализм В.В. Вейдле // Философские науки, 2015, № 7. С. 14–27.


7.Жукова О.А. Избранные работы по философии культуры. Культурный капитал. Русская культура и социальные практики современной России. М., 2014.


8.Жукова О.А. История русской культуры в вузе: историческое знание и духовная традиция // Вопросы истории, 2007, № 8. С. 1–10. 


9.Кара-Мурза А.А. Как идеи превращаются в идеологии: российский контекст // Философский журнал, 2012, № 2 (9). С. 27–44.


10.Кара-Мурза А.А. Свобода и порядок. М., МШПИ, 2009. – 248 с. 


11.Кара-Мурза А.А. Что такое российское западничество? Размышления участника конференции  // Полис. Политические исследования. 1993, № 2. С. 90–96.


12.Кара-Мурза А.А. Владимир Васильевич Вейдле: «Чем дальше Россия отходила от Европы, тем меньше становилась похожей на себя» // Российский либерализм: идеи и люди (общ. ред. А.А. Кара-Мурзы). М., Новое издательство, 2018. С. 913–923.


13.Омелаенко В.В. Две идентичности и две России В.В. Вейдле // Философские науки, 2015, № 7. С. 38–44.


14.Пушкин А.С. Александр Радищев // Пушкин А.С. Собр. cоч. в 10 тт. т. 6. С. 210-218.


15.Сиземская И.Н. В.В. Вейдле о культурной общности России и Европы // Философские науки, 2015, № 7. С. 8–13.


16.Шарова В.Л. Россия как Европа: европейские основы цивилизационной идентичности России // Философская мысль, 2017, № 2. С. 71–83.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести