<strong>Дэвид Л. </strong><strong>Хоффманн</strong><strong>. Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм. 1914–1939. М., Новое литературное обозрение, 2017</strong>

В 2017 году активность академических исследователей в отношении Октябрьской революции 1917 года особенно заметна на фоне почти вызывающего отсутствия сколько бы то ни было внятной артикуляции официальной позиции власти по этому поводу фундаментально важному для всей новейшей истории России. И, конечно, вполне объясним тот факт, что значительную долю в корпусе текстов, опубликованных к юбилею революции, составляют труды зарубежных специалистов историков, политологов, философов, культурологов и прочих; от узких специалистов, до представителей междисциплинарных направлений гуманитаристики.  Несмотря на то, что профессор Университета штата Огайо Дэвид Хоффманн издателями представлен в качестве историка, его стоило бы отнести именно к последним: обширный характер исследуемого им материала и глубина проработки вполне дают такие основания. Чем была революция 1917 года в России - исторической аномалией, невоспроизводимой и не имеющей аналогов колоссальной случайностью, или же звеном, органично встроенным в цепь событий эпохи, пусть и одним из самых значительных звеньев?

С точки зрения Хоффманна, революция не была и не могла быть просто “срывом” исторического развития: напротив, в событиях 1917 года была строгая логика, растянутая во времени на десятилетия логика модернизации. Этот переход от традиционности к современности в историко-политическом и социологическом ключе (Хоффманн, в частности, опирается на концепцию «множественной современности» социолога Шмуэля Эйзенштадта) в книге представлен в виде многоплановой картины, «слоями» которой становятся не только идеология (самый верхний, очевидный пласт) или последствия политических амбиций деятелей революции, но и социальная политика, контроль над умами и телами гражданин, пропаганда, спорт, новые формы искусства и так далее. В результате перед нами книга, масштаб которой отнюдь не умаляет её привлекательности для читателя, а актуальность рассматриваемой автором проблематики, по счастью, не приводит к тенденциозности результата исследования.

<strong>Мартин </strong><strong>Миттельмайер</strong><strong>. </strong><strong>Адорно</strong><strong> в Неаполе. Как страна мечты стала философией. М., </strong><strong>Ad</strong><strong> </strong><strong>Marginem</strong><strong> </strong><strong>Press</strong><strong>, 2017</strong>

В ретроспективных исследованиях философских концепций зачастую есть существенный соблазн воспринимать их как есть: в виде целостного и стройного континуума идей и смыслов, которые будто бы были произведены на свет сознанием автора, не встречая препятствий и будучи свободными от суетных внешних влияний. Тем перспективнее – или, по меньшей мере, любопытнее – обратиться к соответствующему контексту микроистории: окружению, привычкам, быту, географии, внутри которых складывалась философия автора, пусть даже и такого серьезного, как Теодор Адорно. Мартин Миттельмайер, исследователь творчества Адорно (кстати, очень молодой – по академическим меркам) предлагает читателю абстрагироваться от культового статуса своего героя и мысленно вернуться к раннему этапу его становления, у которого есть конкретная локация в пространстве и времени: Неаполь, 1920-е годы.

Курорт, притягивавший богатых бездельников со всей Европы, стал прибежищем и для целой общины интеллектуалов: Беньямин, Кракауэр, Юнгер и другие, в том числе Адорно. Город, сочетающий в себе экстравагантную, почти ожесточенную бедность и средиземноморскую расслабленную пышность, питал философские, литературные, архитектурные и иные проекты; порой они воплощались в довольно причудливых формах. Миттельмайер пишет о гигантском аквариуме, построенном архитектором Антоном Дорном; это средоточие пленённой водной жизни вдохновляло и Адорно. Видеть левые и психоаналитические смыслы в рыбах и морских гадах, парящих в толще воды за стеклом? Проще, чем кажется. «Призрак фетишистского характера товара — в аквариуме он появляется вновь, но уже с человеком в главной роли. Товар притворяется природой, а на самом деле он изготовлен человеком. Адорно может призвать в свидетели Пруста в том, что касается превращения общества в «морских чудовищ»: в части о Германтах из романа «В поисках утраченного времени» зрительный зал театра превращается в «доисторический средиземноморский <…> ландшафт» и даже напоминает «подводное царство природных морских божеств». В аквариуме буржуа смотрит на собственную рожу, на свое «инфернальное отражение». Книга полна изящных переходов от сюжета к сюжету и аллюзий на этот период жизни и творчества Адорно в его зрелых, знаменитых работах. Прекрасный пример философского краеведения – жанра, столь нами любимого.

<strong>Чайна</strong><strong> </strong><strong>Мьевиль</strong><strong>. Октя</strong><strong>брь. М.,</strong><strong> Издательство «Э», 2017</strong>

Британец Чайна Мьевиль знаком, в первую очередь, тем читателям, которые увлекаются современной фантастической прозой. «Вокзал потерянных снов», «Рельсы», «Город и город» — переведены, окружены благосклонностью критиков и горячей симпатией читателей (не всех – тех, кому близок творческий метод автора, «странная фантастика», как определяет жанр сам создатель Нью-Кробюзона). В несколько меньшей степени известна другая ипостась Мьевиля – левый активист, общественный деятель, теоретик неомарксизма и доктор философии (защитил диссертацию на тему марксистских интерпретаций международного права). Член британской Социалистической рабочей партии и американской Интернациональной социалистической организации, пусть и бывший – довольно интригующая деталь биографии (впрочем, чем еще ждать от человека, которому родители дали столь необычное говорящее имя). Его книга «Октябрь» вышла в свет в 2017 году, аккурат к столетию Октябрьской революции – кстати, отметим, что профессиональное сообщество российских историков склоняется к тому, чтобы дать этому событию конвенциональное название, а именно – Великая российская революция.

Первое впечатление от «Октября»: книга написана не только с любовью автора к предмету исследования, но и с подобающим уважением: аккуратное обращение с фактами и богатая библиография – тому свидетельство. При этом сам Мьевиль в интервью не раз подчеркивал, что он, не будучи профессиональным историком и не претендуя на это звание, ставил своей целью рассказать именно <em>историю</em> – увлекательную, драматичную, даже пугающую, местами поистине фантастическую, в том числе и с эстетической точки зрения – настоящий стимпанк, а уж в этом-то Мьевиль знает толк. Вереницу фактов, лаконичных выразительных портретов и цитат разбавляют визуальные детали, придающие повествованию обаяние живого текста: «На узле связи в глубине Таврического дворца стоял телеграфный аппарат Хьюза. Изобретенный более полувека назад, он представлял собой сложную путаницу из латунных колесиков, проволоки и дерева, его черно белая клавиатура имитировала клавиши фортепиано. На таких аппаратах при вращении печатающего барабана виртуозные операторы «набирали» тексты сообщений, и на другом конце связи появлялась длинная лента слов…»

Пожалуй, «Октябрь» – тот случай, когда определенная степень географической и культурной отстраненности автора только пошли на пользу произведению, совершенно избавив его от интонаций претенциозных, обиженных, менторских и прочих, нередко встречающихся в литературе по истории относительно недавних политических явлений да тем более таких масштабных.