<strong>В.М.Межуев</strong>: Тема лекции – что понимается под культурой в составе философского знания. Вначале кратко поясню, о чем пойдет речь. Культура – это прежде всего слово разговорного языка, которое мы часто используем в нашей повседневной речи. Оно пришло к нам из латыни и обозначало вначале обработку земли, возделывание почвы, земледельческий труд. Дошедшее до нас сочинение по сельскому хозяйству римского автора Марка Порция Катона так и называлось «De agri cultura». Но уже у Цицерона мы встречаем выражение «cultura anima» (культура души), которое он использует для обозначения философии. Согласно Цицерону, ум надо обрабатывать и возделывать так же, как крестьянин обрабатывает землю. С этими двумя значениями слово «культура» вошло практически во все европейские языки, включая русский. Правда, в России вплоть до второй половины ХIХ века это слово считалось иностранным, не имеющим аналога в русском языке. В словаре Пушкина, Гоголя, Белинского и даже Тютчева мы его не найдем. И лишь после выхода в свет словаря Даля оно вошло в состав живого великорусского языка.

Важно, однако, другое: в ХХ веке именно это слово стало ключевым понятием для всей гуманитарной науки и философии. Это, пожалуй, главное слово ХХ века. В каком смысле главное? В XVIII веке таким словом было слово «природа». Это век бурного развития естественных наук – астрономии, математики, физики, чему предшествовал ХVII век – век Галилея и Ньютона. Согласно господствовавшему тогда воззрению, ответы на все вопросы, встающие перед человечеством, нужно искать в природе, включая естественную природу самого человека. Природа оказывается здесь в центре внимания философов, в ней ищут последнее основание человеческого бытия и всего мироздания. Но уже в XIX веке на роль такого слова претендуют слова «история» и «общество». Это век расцвета исторической науки и рождения социологии. Именно тогда о человеке станут говорить как об общественном существе, живущем в истории, в исторически меняющемся времени. И лишь на стыке XIX и XX веков на первое место в общем ряду философских и научных понятий вырвется слово «культура», обозначив собой появление, с одной стороны, так называемых «наук о культуре», с другой – «философии культуры».

Оба термина введут неокантианцы, объявив самого Канта первым философом культуры. Они как бы зафиксировали общий поворот научной и философской мысли в сторону культуры: историки становятся в этот период преимущественно историками культуры, антропологи – культурными антропологами, социологи - социологами культуры, ну а философия в своей значительной части предстанет как философия культуры. Чем можно объяснить этот поворот? XX век отчетливо продемонстрировал, что наиболее глубинным, базовым условием существования человека в мире является не природа и даже не общество, а культура. Именно в ней, а не в экономике или политике следует искать основу общественной и исторической жизни человека. Это подтверждается всем опытом ХХ века с его процессами модернизации слаборазвитых стран и народов. Так, попытка перенести на их почву заимствованные извне экономические и политические модели развития часто приводили к противоположным результатам. И причиной тому была культура. Именно она оказывается порой главным препятствием на пути модернизации страны. Иными словами, культура не надстраивается над экономикой и политикой в качестве «третьего этажа» всего общественного здания, как принято думать, а, наоборот, во многом предопределяет характер экономического и политического развития.

Не знаю, какое слово станет главным для ХХI века, может быть, информация или коммуникация, но для ХХ века им, несомненно, было «культура». Кстати, и у нас в стране интерес к культуре философов и представителей конкретных наук заметно усилился в 60-х годах прошлого столетия. В эти годы в Институте философии был создан сектор культуры, а чуть позже возникло то, что сегодня получило название культурологии. До того мы не найдем ни в одном учебном пособии по философии главы. специально посвященной этой теме. И сегодня для многих культура ограничивается лишь областью искусcтва и художественной жизни. Но уже в советское время на культуру попытались взглянуть более широко, в том числе и философскими глазами. Надо сказать, что тогда философы писали о ней намного интереснее, чем пишут сейчас. Выходили книги и статьи на данную тему, появились разные центры и школы со своими подходами к культуре, проводились конференции, шла оживленная дискуссия. Многое, что можно сказать о культуре в чисто философском плане, было сказано именно тогда.

В общем разговоре о культуре необходимо было, прежде всего, отличить ее философское понимание от того, как ее понимают историки, этнологи, антропологи, социологи, представители других конкретных наук, получивших обобщенное название культурологии (науки о культуре). Философы смотрят на культуру несколько иначе, чем все они, они не изучают ее многообразные проявления на разных этапах истории и у разных народов, а пытаются выявить, чем она является или должна быть для современного человека. Чтобы понять это отличие, необходимо прежде всего различать историю культуры и историю знания о ней. Это две разные истории. Жить в культуре и знать о ней – не одно и то же (все, например, живут в истории, но не все являются историками). О том, с чего начинается история культуры, можно только догадываться. Ее начало уходит вглубь веков. Люди всегда жили в культуре, но не всегда знали об этом, как мы до поры до времени не знаем, что говорим прозой. Жить в культуре, создавать ее и знать о ней – это разные модусы отношения человека к культуре, прямо не совпадающие между собой. Знание о культуре возникает значительно позже возникновения самой культуры, и начинается оно с того, что можно назвать <em>открытием культуры</em>. Сразу же скажу, что культуру первыми открыли философы, это было философское открытие.

Когда и где оно произошло? На этот счет существуют разные мнения. Одни считают, что люди знали о культуре уже в древности, другие полагают, что она была открыта философами только в XVIII веке, в эпоху Просвещения. Здесь верно то, что именно в эту эпоху культура обрела значение не просто слова разговорного языка, но важнейшего философского понятия или идеи, обозначившей собой особую реальность, отличную от природной. Открытие этой реальности и стало открытием культуры, что произошло не сразу, не в один момент, а на протяжении всего перехода от Средневековья к Новому времени. Чтобы осуществить этот переход, европейцам потребовалось пройти как бы через три «двери». Первая называлась Возрождением, или Ренессансом, вторая – Реформацией, третья – Просвещением. Все вместе заняло примерно 500 лет, которые и стали временем открытия культуры. В чем же состояло это открытие?

Эпоха Возрождения, как известно, была временем рождения гуманизма. Слова «гуманизм» и «культура» и сегодня часто трактуются как синонимы. Хотя сами гуманисты не пользовались термином «культура», они впервые очертили ту область действительности, которую впоследствии назовут этим словом. Под гуманизмом часто понимают хорошее (гуманное) отношение к людям, но это не совсем точно. Хорошее отношение к людям наблюдалось и до возникновения гуманизма, а вот после него их порой сжигали на кострах. Инквизиция свирепствовала и после Возрождения. Гуманизм – это тоже своеобразное открытие чего-то, о чем не знали раньше, но которое, в конечном счете, и привело к открытию культуры.

Обычно культурой называют все, что создано людьми в процессе их исторического развития. в таком ее определении нет еще, однако, никакого открытия культуры. Люди всегда осознавали себя творцами полезных для них вещей – продуктов питания, одежды, жилища, домашней утвари, орудий труда и охоты. Уже греки различали «фюзис» и «техне» - природу и искусственно созданные плоды собственного труда, но это еще нельзя считать открытием культуры. Ведь и животные трудятся – создают запасы пищи, роют норы, вьют гнезда, охотятся. Почему мы не называем это культурой? Почему пение человека – это культура , а пение птиц – не культура? Здесь явно чего-то не хватает для выделения культуры в особую область. Для этого нужно ответить еще на один вопрос – кто создал самого человека? Если он создан природой, значит и все созданное им также есть результат действия чисто природных сил. Культура в этом случае равна нулю. А если человека создал Бог, то результаты его труда суть лишь воплощение Божьего замысла и ничего больше. Без Божьей воли, как думали в старину, и волос с человеческой головы не упадет. Здесь также нет места для культуры. Что ж6е в таком случае открыл гуманизм?

Под гуманизмом обычно понимают мировоззрение, в центре которого – человеческая личность, понятая как особого рода реальность, заключающая в самой себе причину собственного существования, т.е. целиком не сводимая ни к природной, ни к божественной реальности. В противоположность космоцентризму Античности и теоцентризму Средневековья гуманизм утверждал антропоцентристскую картину мира, в которой человек заполняет собой все пространство между природой и Богом, землей и небом, представляя собой не просто сочетание двух разнородных субстанций – природной и божественной, телесной и духовной («полузверь, полуангел»), как думали в Средневевовье, а особую субстанцию, не сводимую к двум первым. В этом, собственно, и состояло открытие гуманизма, получившее название «открытия человека». По словам Якоба Бурхардта, «именно в Италии эпохи Возрождения человек и человечество были впервые познаны в их глубочайшей сущности. Уже одного этого достаточно, чтобы проникнуться вечной благодарностью Ренессансу. Логическое понятие человеческого существовало с давних пор, но только Возрождение вполне познало суть этого понятия»¹.

В доказательство своей мысли Бурхардт приводит высказывание Пико делла Мирандолы из его знаменитой речи «О достоинстве человека»: «Я ставлю тебя в центре мира, - говорит Творец Адаму, - чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты сам предпочитаешь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души в высшие, божественные... Звери при рождении получают из материнской утробы все то, чем будут владеть потом, как говорит Луциллий. Высшие духи либо сразу, либо чуть позже становятся тем, чем будут в вечном бессмертии. В рождающихся людей отец вложил семена и зародыши разнородной жизни...»². Звери от рождения имеют все, что им необходимо, высшие духи с самого начала обретают бессмертие (в отношении тех и других природа или Бог заранее позаботились обо всем), и только человек придает себе образ, который сам пожелает. Между «царством природы» и «царством Бога» открывается еще одно - серединное - «царство человека».

Эрнст Гарэн - итальянский исследователь эпохи Возрождения - так комментирует эти слова Пико: «В самом деле, концепция Пико замечательна: всякая сущность имеет свою природу, которая обуславливает ее действия, вследствие чего собака живет как собака, а лев как лев. Человек, напротив, не обладает природой, которая его сдерживала бы, не обладает сущностью, которая его ограничивала бы. Человек творит себя в действии - он отец самому себе. Человек имеет единственное условие – отсутствие всяких условий, свободу. Обусловленность природы человека - быть свободным, избирать свою судьбу, создавать собственными руками алтарь славы или оковы наказания»³. Человек есть существо, не имеющее никакой заранее данной ему сущности: он может быть животным или святым, как пожелает, но в любом случае предстает как результат собственного творения, т.е. как свободное существо.

Этим не отрицалась причастность человека ни к природному, ни к божественному мирам, но признавалось, что в системе мироздания он занимает особое пространство, не сводимое к первым двум. Здесь впервые намечается граница, отделяющая человеческий мир от мира божественного и природного, хотя в полной мере она будет осознана чуть позже. Это и есть граница культуры. Прежде чем открыть разные культуры, нужно было очертить эту границу в общем виде, хотя заключенное в ней пространство еще не получили здесь название «культура».

Человек предстает в этом пространстве не таким, каким его создал Бог или природа, а каким он создал себя сам. Но тогда он не сводится и к той социальной нише, которую занимает в обществе (крестьянин, ремесленник, священник, рыцарь и пр.), обретает право на звание свободной индивидуальности, избирающей вид деятельности и свой собственный жизненный путь. Если в Средние века, отмечает Бурхардт, человек «воспринимал себя лишь как расу, народность, партию, корпорацию, семью или как какую-либо другую общность», то в Италии он «стал духовной <em>личностью </em>(individuum) и осознал себя в этом индивидуальностью, главное достоинство которой заключается в ее собственном творчестве и том мастерстве, с каким оно осуществляется.

Проявленный гуманистами интерес к античному наследию стал своеобразной реабилитацией язычества в глазах христиански верующего человека. В художественных и философских достижениях античного мира гуманисты увидели доказательство способности человека и без помощи христианского Бога создавать нечто великое и прекрасное, его права на собственную мысль и деяние, несводимые целиком к божественной «мысли» и «деянию». В конечном счете, это привело к отделению культуры от религиозного культа, к появлению светской культуры, противостоящей средневековому менталитету с его утверждением решающей роли религии и Церкви во всех духовных и мирских делах. Творцом светской культуры является сам человек, причем не человек вообще, а вполне конкретная личность – художник, поэт, писатель, философ. Но тем самым был открыт мир человеческой свободы, с чего, собственно, и начинается Новое время. Одновременно оно стало и открытием культуры. Культура, с этой точки зрения – это все, что существует в силу человеческой свободы, а не просто природного закона или божественной воли.

Данное открытие объясняет место и назначение самой философии в системе европейской культуры. Она размещается как бы посредине между двумя полюсами этой культуры – религией (христианством) и наукой. Ее потому и тянет то в одну, то в другую стороны: наряду с научной существует и религиозная философия. Если религия требует от человека быть добрым, т. е. угодным Богу, то наука хочет сделать его сильным, вооружает его знаниями и технологиями. Философия же, начиная с греков, ставит своей целью сделать человека свободным. Без свободы религия и наука – каждая по-своему – могут стать смертельно опасными для человека. Философия как бы позволяет преодолеть догматизм религиозной веры и научного знания с их претензией на знание абсолютной истины. Вот почему она критична по отношению к обоим - критична в смысле не их отрицания, а установления границ их компетенции. В своей знаменитой статье «Спор двух факультетов» Кант признает верховенство теологического факультета над философским, но считает, что целью последнего в системе университетского образования является свобода научного исследования, т. е. его свобода от всякого догматизма. Культура и есть область человеческой свободы. За пределами культуры свободы нет, там царит либо природа\, либо Бог.

Правда, степень свободы, которой располагают люди, весьма различна в разных культурах и в разные исторические эпохи. Для греков, например, свобода была привилегией только граждан полиса и не распространялась на инородцев, рабов. домашних слуг и женщин. Христианство откроет свободу воли как достояние каждого, но истолкует ее как только свободу добровольного исполнения воли Божьей и предписаний Церкви. Любое отклонение от того и другого есть впадение в грех и путь к Сатане. Свобода здесь уже открыта, но имеет негативный смыл по отношению к индивидуальной свободе. И только гуманизм увидит в свободе индивида позитивный смысл, отделив ее тем самым от культа и придав ей самостоятельную ценность. Человек как творец самого себя получил название «субъекта». Культура и очерчивает собой область существования человека как такого субъекта.

Где же проходит граница, отделяющая культуру от того, что ею не является? Можно сказать, что такой границей является вся человеческая история. Человек творит себя на протяжении всей своей истории и потому она является единственно доступной ему мерой его свободы, а значит и культуры. Гуманизм прямо подводил к классическому историзму, понимаемому как учение о развитии. Но чем объясняется способность человека быть субъектом? Где располагается орган его свободы? Что позволяет ему творить самого себя? Философская классика отвечала на этот вопрос однозначно: человек свободен в силу наличия у него разума. Отсюда классический рационализм Нового времени, который наряду с гуманизмом и историзмом образует то, что можно назвать «классической моделью культуры». Вся классическая философия понимала культуру как историю развития человеческого разума, хотя сам разум трактовался в ней по-разному. Поэтому классику иногда называют «философией разума».

Но уже в XIX веке данная модель культуры оказывается под вопросом. На смену классической философии разума и исторического прогресса приходит постклассическая философия кризиса того и другого. С прогрессом науки и техники, рационализацией общественной жизни, к чему призывали просветители, сфера индивидуальной свободы человека в обществе стала почему-то не расширяться, а сужаться. Об этом я поговорю чуть позже. Вера в освободительную миссию разума была подорвана в самом корне. Для постклассического поколения философов очевидно, что люди не только мыслят, но еще и живут, и что их жизнь не совпадает прямо с тем, как и о чем они мыслят. «Философию разума» сменяет «философия жизни», начало которой было положено Фридрихом Ницше. Вся она пронизана разочарованием в способности разума рационально решить коренные проблемы человеческой жизни. Ведь все живое имеет конец, смертно по своей природе, не содержит в себе ничего вечного. Соответственно история – не бесконечный прогресс чего-то вечного и разумного, а постоянный процесс рождения и умирания. Вера классики в «светлое будущее» («однажды все станет лучше – вот наша вера», писал Вольтер), питавшая ее исторический оптимизм сменяется историческим пессимизмом, осознанием неизбежного конца, гибели, заката всего того, что было так дорого европейской культуре – того же классического гуманизм, историзма и рационализма.

Все началось с одного важного открытия, которое сегодня известно каждому, но из которого не всегда делают должные выводы. Суть этого открытия в том, что нет одной культуры на всех, что культур много. Согласно Клоду Леви-Строссу, культурная и образованная Европа пережила в ходе своего развития не одно, а три Возрождения (он назвал их тремя гуманизмами). О первом гуманизме я уже нрврпмл - это когда христиански мыслящая Европа заново открыла для себя и реабилитировала в собственных глазах античную культуру. Второй гуманизм был ознаменован рождением востоковедения в результате археологических раскопок и расшифровки древних рукописей. До того Восток выносили за пределы истории, которую начинали с античности, усматривая в ней «детство человеческого рода». С «открытием Востока» стало ясно, что античность – весьма зрелое общественное состояние, которому предшествует длительный период существования восточных цивилизаций с тысячелетней историей. По мощи своей культуры Восток в изображении востоковедов мало чем уступает Европе. А третий гуманизм имеет точную дату своего возникновения - это 1897 год, когда в свет вышла книга Тайлора «Первобытная культура», после чего стало ясно, что люди, которых европейцы считали дикарями, имеют свою культуру, хотя и не похожую на европейскую. В итоге было покончено с европоцентризмом в культуре, согласно которому только Европа считалась родиной культуры. Что я выше назвал «классической моделью культуры» оказалось культурой в понимании только европейцев. Культурный горизонт как бы расширился до общепланетарных масштабов. Каждый народ, независимо от времени своей земной жизни имеет свою культуру и ни одна наука не берется подвести их под какой-то общий для них всех знаменатель. Но что делать в такой ситуации философу культуры? Похоже, он должен уступить свое место тем, кто ставит своей задачей изучение разных культур в их своеобразии и уникальной неповторимости.

Перед человеком, осознавшим наличие в мире множества культур, естественно, встает вопрос: какую именно культуру и на каком основании он считает <em>своей? </em>Не так просто ответить на него, зная, что культур много. Ведь связь с собственной культурой не дана нам чисто биологически - в силу текущей в нас крови или заложенных генов. Можно быть русским по крови и не быть им по культуре, равно как и наоборот. Такая связь не исчерпывается и нашим знанием о культуре: знать культуру и быть в ней – разные вещи. Можно знать ислам и не быть мусульманином. Можно быть специалистом по китайской культуре, но принадлежать к совершенно другой культуре. Рушится формула Декарта «cogito ergo sum»: знание и бытие расходятся между собой. Знание делает человека ученым, но ничего не говорит о его культурной принадлежности.

По мнению Д.С.Лихачева, человек связан с культурой посредством памяти: что сохраняется в его памяти, то и есть его культура. Иными словами, культура – это идущая из прошлого традиция, которую мы считаем своей. Но только ли традиция связывает нас с культурой? А как быть тогда с нашими надеждами, целями, планами, идеалами, даже фантазиями, которые связывают нас не с прошлым, а с настоящим и будущим? Живя в настоящем, трудно ограничиться одним прошлым - в нем многое приходится переосмысливать, создавать заново, от чего-то отказываться, а что-то заимствовать у других народов. Значит, не только память, но и воображение связывает нас с культурой. Вопрос о «своей культуре» - всегда новый вопрос, который каждое поколение будет решат по-своему.

Важным признаком «своей культуры» часто называют язык, на котором мы говорим и мыслим. Существуют, однако, разные культуры, говорящие на одном языке (португальская, испанская и латиноамериканские, американская и английская), и культура, которая говорит на разных языках (индийская, еврейская). Народы, живущие в России и говорящие по-русски, не обязательно считают своей культурой русскую. В современном мире языком межнационального является, по общему мнению, английский язык, но отсюда не следует, что все говорящие на нем принадлежат к английской культуре. Язык - важный элемент культуры, но не исчерпывает ее целиком.

В культуре, которую мы считаем своей, многое, конечно, зависит от нашего происхождения, воспитания, окружения, но ведь многое зависит и от нас самих, от того, что мы сами посчитаем для себя важным и ценным. В культуре, доставшейся нам от предков, нас может что-то не устраивать, вызывать отторжение, тогда как в культуре других народов мы можем находить нечто значимое для себя. Граница между своей и чужими культурами устанавливается, следовательно, не только силой внешней необходимости, но и нашим свободным выбором. Ее не всегда легко распознать, но именно она отделяет в культуре то, что подлежит научному изучению, от того, что требует философской рефлексии. С этой точки зрения, наука дает знание о разных культурах, сколько их есть на свете, тогда как философия предстает как культурное самосознание индивида, свободно полагающего границы своего культурного бытия. Она отвечает на вопрос, кто я сам по культуре, что в ней считаю своим. И никакая наука не может заменить философию в этой функции.

Но если культур много, можно ли их все перечислить по отдельности? Культуролог, конечно, должен уметь читать культурологическую карту мира. Как есть географическая и политическая карта мира, так должна быть есть и культурологическая карта, причем нанесенные на нее культурные границы не обязательно должны прямо совпадать с границами географическими и политическими. Попытку создать классификационную таблицу культур предпринимали разные ученые – Тойнби, Шпенглер, наш Данилевский, но они по-разному называли число этих культур. А можно ли назвать их точное число, как вы думаете?

<strong>Реплика</strong>. Нет.

<strong>В.М. </strong><strong>Межуев</strong>. Мне тоже так кажется. Ведь у каждого народа, у каждой социальной, возрастной и даже половой группы своя культура. Как их можно все поставить в один ряд? Но если в отношении культуры не проходит процедура классификации путем их простого перечисления, то здесь вполне применима другая процедура, широко используемая в исторических науках – их типологизация, т.е. подведение разных культур под один общий для них исторический тип, который, пользуясь терминологией Макса Вебера, можно назвать «идеальным типом». А в основу всей культурной типологии, учитывая коммуникативную функцию любой культуры, следует положить, как мне кажется, язык в качестве главного средства межчеловеческого общения. История языка содержит ключ и к пониманю основных типов культуры, исторически сменяющих друг друга. А что следует считать главным событием в этой истории?

<strong>Реплика.</strong> Появление письменности.

<strong>В.М. </strong><strong>Межуев</strong>. Да, переход от устной речи к письменному слову. Изобретение письменности –первая великая революция и в истории культуры. Наука, изучающая дописьменные культуры, называется этнографией, или этнологией, в США ее принято называть «культурной антропологей». По мнению американского антрополога А. Кребера, именно антропологи «открыли культуру», хотя правильнее считать открытую антропологами культуру не всей культурой, а только <em>этнической </em>(или в переводе на русский язык <em>- </em>народной). Все этнические культуры держатся на силе традиции, раз и навсегда принятых образцов поведения и мышления, передаваемых от поколения к поколению на семейном или соседском уровнях. В них входят обряды, обычаи, верования, мифы, фольклор и пр., которые поддерживаются и сохраняются посредством естественных способностей человека - его памяти, природного музыкального слуха, органической пластики. Для их трансляции не требуется ни специальных технических средств, ни особо подготовленных людей. Такие культуры не нуждаются и в письменности, являются <em>дописьменными</em><em> культурами, </em>что ставит перед их исследователями специфические проблемы методологического порядка. «Этнология, - по словам Леви-Строса, — это область новых цивилизаций и новых проблем. Эти цивилизации не дают в наши руки письменных документов, ибо у них вообще нет письменности... Поэтому у этнолога возникает необходимость вооружить свой гуманизм новыми орудиями исследования»⁶.

Чем более устойчивой является традиция, тем на более узком пространстве она проявляется. Отсюда «местная ограниченность» этнических культур, их локальная замкнутость. Их мощно уподобить натуральному (но только духовному) хозяйству: они самодостаточны и им нет дела до другой культуры. Принципом их существования является изоляционизм, резкое противопоставление «своего» и «чужого». «Чужак» здесь почти что враг, а чужие обряды и обычаи воспринимаются как нелепые и достойные насмешки. Обладая пространственным разнообразием, повышенной изменчивостью при переходе от одной местности к другой, они в своем существовании во времени отличаются исключительным постоянством и невосприимчивостью к каким-либо переменам. Отсутствие в способе их воспроизводства временной перемепнной при наличии пространственной – прямое следствие их повышенного традиционализма.

Но, пожалуй, главной особенностью этих культур является их непосредственно коллективный характер, отсутствие в них развитого индивидуального начала. Все они лишены именного авторства, анонимны, безымянны. Никто не знает, кто автор дошедших до нас древних мифов и произведений народного творчества: они созданы как бы коллективным автором, чье личное имя не имеет никакого значения. Это культуры гомогенных (однородных) коллективов, в которых индивид еще не выделился из целого, не отличает себя от него. Отсюда затрудненность диалога между ними. Обладая структурным сходством, они лишены дара общения, а в случае соприкосновения друг с другом предпочитают решать возникающие между ними проблемы с помощью силы. Большинство межэтнических конфликтов, которые можно наблюдать и сегодня. объясняются именно этой несхожестью и несовместимостью этнических культур.

Этнические культуры, позволяя народам сохраняться долгое время в собственном качестве, оказываются недостаточными для жизни на более высоких ступенях исторического развития. Когда такая жизнь станет исторической необходимостью, наступит время других культур, способных выходить за узкий горизонт обособленного этнического существования. Начало этим культурам и было положено изобретением письменности. В русле большой письменной традиции (в противоположность малым - устным) сложится впоследствии то, что получит название <em>национальной культуры.</em>

Письменность возникла, конечно, задолго до появления наций - в странах Востока. По мнению английского социолога Э. Геллнера, изобретение письменности сравнимо по своему значению с происхождением государства. Возможно, между тем и другим есть прямая связь. «По-видимому, письменное слово, - как пишет Геллнер, - входит в историю вместе с казначеем и сборщиком налогов: древнейшие письменные знаки свидетельствуют прежде всего о необходимости вести учет»⁶. Еще более важна связь письменности с мировыми религиями. «В конце концов, – по словам Э. Геллнера, - сам Господь Бог свои заветы и заповеди преподносит собственному творению в письменной форме»⁷. Этносы общаются с местными богами посредством устной речи (возможно, потому их и называют язычниками), мировые боги обращаются к людям разной этнической принадлежности на языке священных текстов и писаний. Письменность, следовательно, является языком мировых религий и государств (империй), которые, возвышаясь над этносами, служат своеобразным выходом из состояния межэтнического противостояния. Ее можно определить как язык цивилизованного человека, в отличие от устного языка людей, находящихся еще на доцивилизационной стадии развития.

Включая в себя разнообразные тексты, письменность противостоит стихии разговорного языка с его местными говорами, диалектами и наречиями. Уже потому она способна объединять людей, живущих на больших пространствах и не связанных между собой узами кровного родства. Одновременно она расширяет их связь во времени, давая возможность каждому новому поколению получать послания от своих далеких предков и обращаться со своими посланиями к потомкам. Носителями письменного языка являются все, кто умеет читать и писать, — образованные слои общества, представляющие вначале явное меньшинство по сравнению с неграмотной частью населения. Отсюда характерный для всех аграрных обществ разрыв между большой традицией письменной культуры и малыми традициями местных культов, или, проще говоря, между грамотными и безграмотными. Письменная культура создается, как правило, отдельными индивидами, является продуктом не коллективного, а индивидуального творчества, постепенно обретая именное авторство. Соответственно и приобщаются к ней не на групповом (как в случае этнической культуры), а на индивидуальном уровне конкретного лица (само умение читать и писать требует от человека индивидуальных усилий), что до определенного времени делает ее чуждой и непонятной большей части народа (в силу его неграмотности), кладет на нее печать кастовой и сословной обособленности. Представители «ученого сословия» порой с недоверием и презрением относятся к народной культуре, третируют ее как нечто примитивное и недостойное образованного человека. Наблюдаемый в аграрных обществах разрыв между традициями устной (этнической) и письменной культуры говорит о том, что в них еще не сложилась единая нация с общей для всех национальной культурой, история которой начинается с образования национального литературного языка и национальной литературы.

Если средневековая образованная Европа, писавшая и читавшая по-латыни, осознавала себя вначале единой христианской нацией, то перевод общих для всех христиан священных текстов (Библии прежде всего) с латыни на язык входящих в нее народов послужил истоком для формирования национальных культур, что никак не отрицало наличия у них всех общих идей и ценностей, почерпнутых из религиозных и античных источников. Данное обстоятельство особенно важно. Национальная культура не является простым переводом этнического наследия на язык письменности, иначе народы становились бы нациями благодаря усилиям этнографов, фиксирующих в письменной форме то, что они выражают изустно. Сложившиеся в Европе национальные культуры стали своеобразным сплавом этнокультурного наследия каждого народа с общими для них всех религиозными и светскими ценностями. Нации возникают как бы в зазоре между локальным и универсальным, особенным и всеобщим, являя собой сочетание того и другого. В качестве нации каждый народ, не утрачивая своей изначальной этнической идентичности, как бы подключается к ценностям более высокого порядка, объединяющим его с другими народами в одну общую для них цивилизацию. Любой европеец, принадлежа к своей нации, знает, что он еще и европеец. Народ, следовательно, становится нацией в пределах объединяющей его с с другими народами цивилизации. Осознание этой общности и отличает национальную культуру от этнической. Зрелые нации не страдают поэтому ксенофобией, неприязнью ко всему иностранному. Национализм, отвергающий все чужое, есть болезнь не сложившейся до конца нации, когда еще сильны пережитки прошлого с его групповым эгоизмом и неразвитостью индивидуального начала.

Первоначально национальные культуры взаимодействуют друг с другом на уровне своих образованных элит. В истоке любой национальной культуры - имена выдающихся писателей, художников, мыслителей, остающиеся в памяти поколений как ее творцы и общепризнанные классики. Будучи продуктом индивидуального творчества, неся на себе печать именного авторства, национальная культура отличается содержательным и стилистическим многообразием своих созданий, что выгодно отличает ее от единообразия этнической культуры. К национальной культуре могут принадлежать люди с разными идеологическими взглядами, эстетическими вкусами и предпочтениями. В каждой из национальных культур можно найти своих просветителей и романтиков, традиционалистов и модернистов, консерваторов и новаторов. Целостность этой культуры обеспечивается не совпадением взглядов и мнений ее авторов, но их способностью к индивидуальному самовыражению и творчеству, правом каждого быть личностью, иметь собственное мнение, что, разумеется, не исключает наличия идущих из этнического прошлого общих для всех стереотипов поведения и сознания.

Закрепляясь преимущественно в письменной форме, национальная культура обретает способность сохраняться и накапливаться не столько в естественной памяти народа, сколько в искусственно созданных хранилищах - музеях, библиотеках, архивах и пр. Соответственно наукой, изучающей этот пласт культуры, является та, которая делает предметом своего исследования разного рода письменные тексты - прежде всего филология и история, базирующиеся на письменных источниках. Они образуют еще один блок культурологического знания - <em>гуманитарный, </em>охватывающий все пространство письменной культуры.

В XX веке культура стала объектом мощной экспансии со стороны новых — аудиовизуальных и электронных - средств коммуникации (радио, кино, телевидение), охвативших своими сетями практически все пространство планеты и постепенно вытесняющей на второй план всю книжную культуру и письменное слово («конец галактики Гутенберга»). В современном мире они обрели значение главного поставщика культурной продукции, рассчитанной на массовый спрос и получивший потому название <em>массовой культуры. </em>Ей соответствует и особый тип знания о культуре — <em>социологический.</em>

Массы — особая социальная общность, которую следует отличать от народа и нации. Если народ представляет собой коллективную личность с общим для всех лицом, а нация – коллектив личностей, в котором у каждого свое лицо, то массы - это обезличенный коллектив, состоящий уже не из автономных, а атомизированных индивидов. Каждый в ней представлен на уровне не своей личности, а всего лишь среднестатистической единицы. Так, говорят о производственной, потребительской, электоральной, зрительской, читательской и пр. массе, значение которой измеряется не качественным составом ее участников, а только их количеством и временем существования. Человек массы — типичный представитель современного индустриального и урбанизированного общества, которое тоже является массовым. Социология и есть преимущественно наука о массовом обществе, об институализированных формах человеческого поведения, наделяющего каждого определенными функциями и ролями.

Массы не испытывают потребности в самоорганизации и самоуправлении, они нуждаются во внешнем водительстве и руководстве, легко подчиняются любой стоящей над ними власти. В массовом обществе власть вновь становится главной ценностью, сменяя собой ценность индивидуальной свободы. Правда, эта уже не традиционная власть тиранов и деспотов, а столь же обезличенная как само общество – она принадлежит тем, кто владеет капиталами и средствами массовой информации. Люди власти опять становятся главными героями дня, приходя на смену героям прошлого – инакомыслящим и борцам за свободу. Массовая культура, обращенная не к каждому в отдельности, а к большим коллективам людей с целью вызвать у них однотипную реакцию, становится в руках этой власти способом управления массами и манипулирования их сознанием. Письменная (книжная) культура постепенно вытесняется аудиовизуальной. Письменное слово, конечно, не исчезает полностью, но постепенно девальвируется в своем культурном значении.

Сегодня можно наблюдать рождение еще одного - <em>информационного - </em>типа культуры, вызванного бурным развитием компьютерной технологии и появлением Интернета. Переход к нему оценивается многими как революционный, но и он не решает полностью проблемы обретения человеком личной свободы в современном обществе, что и стало сутью философского открытия культуры.

Россия из традиционного общества сразу же перешла в массовое, минуя этап гражданского общества, в силу чего возникшая здесь национальная культура столкнулась с двумя основными вызовами. В дореволюционной России сложившаяся в результате петровских реформ национальная (письменная) культура – дворянская и разночинная - не сразу стала культурой всех слоев населения, долгое время соседствуя с дописьменной (народной) культурой, бытующей преимущественно в крестьянской среде в силу хотя бы ее безграмотности. Отсюда характерная для России проблема народа и интеллигенции, представляющих как бы два разных типа культуры - народную и национальную. Сегодня национальная культура вошла в конфликт с массовой культурой. Массовая культура создает огромную аудиторию, выходящую далеко за пределы национальных границ, но резко снижает порог индивидуальной избирательности в сфере культуры. Как сочетать планетарные масштабы этой аудитории с правом каждого на собственный культурный выбор, т.е. Как общечеловеческое и индивидуальное в культуре? В этом я вижу главную проблему современной культуры.

Для философии культуры нет, следовательно, более важной задачи, чем ответить на вопрос, где и как сегодня возможна индивидуальная свобода? Может ли она ограничиться уже существующими формами и типами культуры? И чем должна быть культура, чтобы обеспечить каждому человеку возможность обретения такой свободы? Иными словами, главный вопрос современной философии культуры – это ворпрос о том, как возможна индивидуальная свобода в условиях и обстоятельствах нашего времени. Ибо в мире несвободы нет места и для культуры, во всяком случае, в том ее виде и качестве, как она понимается в философии. Теперь можно ответить и на ваши вопросы.

<strong>Владимир Игоревич</strong>. Насколько сравнима может быть реформация и церковный раскол в России и преобразования Петра Великого как критерий нового развития культуры, переход? Хотя в России не было реформации, но был раскол великий, фактически после него началось стремление напрямую к Европе. И Петр Великий продолжил данные стремление. А эпоха Просвещения началась несколько позже, фактически уже ближе ко второй половине XVIII века.

<strong>В.М.Межуев</strong>. Я бы не стал отождествлять наших раскольников с протестантами. Они все-таки защищали традиционную православную Церковь, которую Петр превратил в государственное учреждение. Реформация все же ставила хадачу реформировать саму Церковь, освободить ее от власти Папы и всего церковного клира.

<strong>Владимир Игоревич</strong>. Как англиканская церковь.

<strong>В.М.Межуев</strong>. Англиканская церковь, как и вся протестантская, также была реформационной по отношению к католичеству. Она отказывалась от подчинения Римской Церкви. Петр вроде тоже заменил патриаршество Синодом, но тем самы он фактически он подчинил православную Церковь государству, передав тем самым на государству религиозную функцию нравственного водительства народа. Но государство может выполнить эту функцию только путем политического насилия, т.е. что и стало в конечном счете причиной возникновения тоталитаризма. Тоталитаризм –власть не ради власти, а ради морали. Все тоталитарные режимы ставили своей задачей воспитать нового человека, свободного от грехов прошлого, приходя в итоге к жесточайшему деспотизму. Сращивание Церкви с государством привело к тому, что в России так и не сложилось светское общество. Светское общество не отрицает религию, а лишь отводит ей место в сфере частной, а не государственной жизни. А где нет светского общества, нет и правового государства, базирующегося на Конституции Это даже чувствуется в Англии, где нет Конституции, а все судопроизводство базируется исключительно на прецедентном праве.

<strong>Владимир Игоревич</strong>. И даже Уголовного кодекса.

<strong>В.М.Межуев</strong>. Да-да. И все же в Англии Церковь отделена от политики. В России же Церковь после Петра превратилась в государственное учреждение. Отсюда, согласно Георгию Флоровскому, вся «полицейщина», свойственная россискому государству. Наша «реформация» произошла при большевиках, но произошла чисто по-русски. Церковь в лице партии сохранили, а Бога упразднили. На место Бога поставили вождей со своими святыми – пламенными революционерами, еретиками – оппортунистами всех мастей, священным писанием в виде идеологии марксизма-ленинизма, священнослужителями – членами партии и мирянами – беспартийными. Все отличительные признаки церковной организации нашли свое воплощение в советском государстве. Это и есть наша «реформация».

<strong>Владимир Игоревич</strong>. Да, разные временные рамки. Считается, что на Востоке эпоха Просвещения была в Средние века даже.

<strong>В.М.Межуев</strong>. Просвещение в России затронуло лишь верхние слои общества. Остальная масса населения так и не прошла школы гражданского воспитанияя Но вот что интересно. Даже образованные люди России не приняли Возрождения и гуманизма. Я могу привести в пример Бердяева, Булгакова, Флоренского, даже Лосева, чья книга «Эстетика Возрождения» – это памфлет против Возрождения. Бердяев писал, что «если в России и были гуманисты, то только Пушкин, вся остальная русская литература пошла не по пушкинскому пути. Согласно Бердяеву, Возрождение – великая историческая неудача. Но как можно отрицать наличие гуманизма в России? А любовь к маленькому человеку, ко всем униженным и оскорбленным – это что? Но кто сказал, что маленький человек – это герой Возрождения? Для гуманистов человек – это титан, на нем держится вся Вселенная. А русская литература только плакала и сострадала по поводу несовершенства человека. В России никогда не было культа человека, способного своим творчеством и умом покорить весь мир. Единственный положительный герой нашей литературы – и тот идиот.

<strong>Владимир Игоревич</strong>. Как вы считаете, Россия нагнала, перешла в Новое время? Или до сих пор остается в Средневековье?

<strong>В.М.Межуев</strong>. Хороший вопрос. Если она перешла в Новое время, почему мы до сих пор не можем до конца модернизироваться? Мы до сих пор живем не в модерне и не в постмодерне, а в домодерне. У нас уже три волны модернизации прошли.. Первая – петровская, создавшая петербургскую Россию, вторая – большевистская, третья – постсоветская. И все откатились назад. Сегодня мы объявили модерн своим врагом, а свое будущее ищем в нашем прошлом.

<strong>Владимир Игоревич</strong>. Вадим Михайлович, как вы считаете, у нас есть шанс все-таки вырваться в модерн и покончить с постоянным откатом назад?

<strong>В.М.Межуев</strong>. Если бы знать, как сказано в одной чеховской пьесе. Я знаю одно: нельзя жить только собственным прошлым. Не обязательно во всем следовать Западу, но есть нечто такое, что впервые было открыто на Западе и без чего невозможна никакая модернизация. Первое – это наука. Она возникла на Западе и нелепо считать развитие науки какой-то уступкой Западу. Второе – это право, т.е. такая организация государства, которая не требует для себя никакой религиозной санкции. Она может возникнуть только в светском обществе. Вся Европа пошла по этому пути и, похоже, ему нет альтернативы. Но чтобы встать на него, нужно поверить не только в божественный, но и человеческий разум. Просвещение создало культ разума, но у нас он почему-то не очень прижился. Россия – страна очень талантливых людей, но талант мы ценим больше, чем ум. Только в России могли появиться комедия «Горе от ума» и роман «История города Глупова». Отсюда же и «умом Россию не понять». Недоверие к умеу – это следствие не доведенного до конца просвещения. Но без просвещения нет и модерна. Модерн – это, прежде всего, способность жить по уму, в рационально устроенном обществе, т.е. жить по общим для всех правилам и законам, а не просто по заветам старины или священным преданиям. Хранить их можно, но следовать им во всем неразумно.

<strong>Вероника </strong><strong>Шарова</strong>. Вадим Михайлович, вы обозначили связь между национальным и культурным. И эта связь, насколько я поняла, предполагает появление личности. Как тогда интерпретировать ситуацию, когда, допустим, национальное государство во имя интересов нации начинает последовательно подавлять личность, стремиться лишить ее субъектности, то есть, по сути, превращает народ в эту самую коллективную личность, о чем вы говорили. Можем ли мы тогда говорить о том, что в этот момент прекращается культура в таком государстве?

<strong>В.М.Межуев</strong>. Национальная культура в том смысле, в каком я о ней говорил, если и существует в тоталитарном государстве, то только как отголосок той культуры, которая была создана до него. Тоталитаризм, на мой взгляд, сам по себе культурно бесплоден. Так, советская культура в лучших своих образцах, даже если она и прославляла советскую власть – это отголосок той культуры, которая сложилась до революции.