All
Philosophy of the inanimate: historical memory and monuments in the national narrative. A few plots from the Russian experience
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References
Share
Metrics
Philosophy of the inanimate: historical memory and monuments in the national narrative. A few plots from the Russian experience
Annotation
PII
S258770110000028-2-1
DOI
10.18254/S0000028-2-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Veronika Sharova 
ORCID: 0000-0002-7405-2992
Affiliation: Researcher, Institute of Philosophy of RAS, Department of Philosophy of Russian History
Address: 109240, Russian Federation, Moscow, Goncharnaya Str. 12/1
Edition
Volume 2 № 1
Abstract
The subject of the article "Philosophy of the inanimate: historical memory and monuments in the national narrative. Several scenes from the Russian experience" presents an analysis of a number of aspects of the relationship between power, time and monuments of material culture, including works of architecture. It is suggested that etatist discourse includes a certain vision of history that appears to be managed/guided, linear and associated with the indispensable presence of "triumph" attributed to the "eternal" state. In the article subject-object relations are analyzed in the construction of a national narrative with the usage of a historical myth. The emphasis is placed on the fact that these mechanisms are most evident in a modern and mass society. In addition, the problem of the "body" is touched upon in the political and philosophical sense: this aspect is based on the concept of the "monarch's double body" of the historian E. Kantorovich, the poststructuralist criticism of M. Foucault and the theory of the modern anthropologist K. Verderi, in this way the symbolic aspects of inanimate objects in political space are discussed.
Keywords
history, history of Russia, philosophy of history, historical memory, architecture, monuments, power, political bodies
Received
28.05.2018
Date of publication
05.06.2018
Number of purchasers
8
Views
1774
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf

To download PDF you should sign in
1 Кто управляет прошлым… тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым. Дж. Оруэлл
2

В апреле 2018 года, в 11-ю годовщину со дня смерти первого президента России Бориса Ельцина, его бюст был установлен на так называемой «Аллее правителей» в уютном сквере на пересечении переулков подле Чистых прудов. Бюст дополнил галерею монархов, генсеков и иных лидеров государства, носившего в разные эпохи различные наименования – и обладавшего, собственно, различными формами государственности. Однако и председатель организации-инициатора всего проекта, Российского военно-исторического общества (РВИО) Владимир Мединский, и вдова президента Наина Ельцина в ходе церемонии открытия высказались в схожем ключе: установка бюста поспособствует интересу граждан к истории России, к истокам её политической системы1.

1. На "Аллее правителей" в Москве установили бюст Ельцина. [Электронный ресурс] URL: http://tass.ru/obschestvo/5150376. Дата обращения: 21.04.2018
3

Если это событие, в общем, не вызвало большого общественного резонанса, оставшись в череде повседневных городских новостей, то ранее появление на Аллее бюста Михаила Горбачева – ныне здравствующего, хоть и бывшего главы ныне несуществующего государства, вызвало куда более живое обсуждение. Не говоря уж о таком персонаже скульптурной галереи, как Иосиф Сталин, в отношении фигуры которого в современном российском массовом сознании, вероятно, меньше всего консенсуса, чем в отношении кого бы то ни было ещё. Тем не менее, из-под резца неутомимого и неизбежного Зураба Церетели вышли словно бы равноположенные – Рюрик, Петр I, Александр Керенский, Константин Черненко… «Аллея правителей» — это символ непрерывности и преемственности нашей истории, истории без вычеркнутых имен, без забытых исторических событий и периодов. Эта аллея непрерывностью уходит в вечность, и хочется верить, что она многие и многие века будет пополняться, пока жива наша история»: эти слова замминистра культуры Александра Журавского можно воспринимать как обычное чиновничье славословие «под дату»2. Но возможно и иное прочтение – предположим, не вполне осмысленное инициаторами подобной визуальной интерпретации «непрерывной истории», как и участниками другого, по существу схожего спора – о возможности возвращения на Лубянскую площадь памятника Феликсу Дзержинскому, ныне находящегося в парке «Музеон», на своеобразном кладбище-заповеднике монументов советских государственных деятелей… Подобные дискуссии могли бы быть нормальными регулярными элементами хозяйственной политики мегаполиса. Но за практической урбанистикой на наш взгляд, просматриваются сюжеты, имеющие отношение и к истории, и к её фундаментальному осмыслению – к философии истории.

2. В Москве торжественно открыли бюсты Сталина, Андропова и Горбачева. [Электронный ресурс] URL: https://www.rbc.ru/society/22/09/2017/59c4e6449a79471e40a1ee35. Дата обращения: 21.04.2018
4

Наше исследование – попытка умозрительной деконструкции того по преимуществу этатистского видения истории, которое стремится во всём отождествить её с «порядком», а любое выпадение из этого порядка маркируется как ненормативное или игнорируется. В этом смысловом контексте, череда правителей (и одержанных ими военных и/или геополитических побед) расценивается как «подлинная» история, а, например, восстания или тем более революции – как в лучшем случае случайность, в худшем – злонамеренное внешнее вмешательство, стремление нарушить ход истории (как если бы это был управляемый и направляемый процесс). В рамку подобной оптики встраивается и риторика о «недопустимости искажения истории» (далее встаёт вопрос о субъектах этого искажения и их целях – допустим, в деле преподавании истории в школах), и заметное растерянное молчание официальных СМИ в дни столетней годовщины Октябрьской революции 1917 года (новейший вариант: Великой Русской революции; и спор об именах еще явно не завершен). Как власть стремится подчинить себе историю и распоряжаться ею как некоей собственностью? На этот вопрос мы будем отвечать, рассуждая о феномене опредмечивания времени в «мёртвых телах» – монументах и архитектурных объектах, наполняющихся эмоциональным и символическим смыслом.
5 «По нашему мнению, понятие истории не связано, по существу, с гипотезой целостного порядка. Здесь решающее значение имеет осознание прошлого и желание определиться в соответствии с ним», – это замечание, высказанное Раймоном Ароном в его работе «Введение в философию истории», на наш взгляд, точно отражает когнитивное и волевое начала в конструировании модели истории властью как субъектом3. Наиболее целостное, то есть философское, истолкование истории, с точки зрения Арона, неизбежно связано с ценностями; буквально, «принципы исторического познания — это не законы и не общие интерпретации, а система ценностей», ввиду того, что философия истории принадлежит философии вообще, то есть изначально учению о ценностях, уточняет Арон, излагая, таким образом, своё критическое видение системы исторического знания Риккерта4. Вопрос о субъекте, носителе ценностей, и, соответственно, о субъективном изложении истории, далее напрашивается сам собой (Арон в качестве примера приводит ценность «государство», сомневаясь в том, что социалист и сторонник Obrigkeitsstaat, т.е. авторитарного государства, оперируют одними и теми же формальными оценками, будь они историками или же политиками)5.
3. Арон Р. Введение в философию истории / Избранное: введение в философию истории. М., СПб.: Университетская книга, 2002. С. 246

4. Арон Р. Логика истории и философия ценностей / Избранное: введение в философию истории. М., СПб.: Университетская книга, 2002. С. 92

5. Арон Р. Логика истории и философия ценностей / Избранное: введение в философию истории. М., СПб.: Университетская книга, 2002. С. 104
6 Анализ субъект-объектных отношений человека и Истории – принципиально важен, ввиду той политической нагрузки, которую несет любой возможный результат. Сама же дискуссия достаточно молода – по историческим меркам (что в данном случае почти тавтология). Этот активный, деятельностный характер понимания того, что есть история в эпоху Просвещения и после неё, последовательно раскрыт и обоснован, в частности, немецким историком и теоретиком исторической науки Райнхартом Козеллеком, задавшим вопрос буквально: можем ли мы распоряжаться историей? Именно Просвещение, с его пытливым духом рациональности и безусловным пониманием свободы человеческого существа, открыло поле деятельности, где «человек встает перед необходимостью предвидеть историю, планировать ее, «производить» (hervorbringen, эта приведенная Козеллеком формулировка Шеллинга сохранена и в русском переводе) и, наконец, «делать» (у Козеллека – machen)»6. Параллельно с активизацией этого субъективного начала – по сути, появления автора, то есть историка – конкретнее обозначается направление его работы: история становится единой, то есть перестает быть набором «историй о чем-либо», и, кроме того, перестает напрямую зависеть от божественного начала, становясь делом рук человеческих. Мы расшифровали эту гипотезу достаточно подробно, так как политический смысл этого единства истории в трактовке некоего единого же субъекта будет проиллюстрирован нами в дальнейшем.
6. Козеллек Р. Можем ли мы распоряжаться историей? (Из книги «Прошедшее будущее. К вопросу о семантике исторического времени»). [Электронный ресурс] URL: http://www.strana-oz.ru/2004/5/mozhem-li-my-rasporyazhatsya-istoriey-iz-knigi-proshedshee-budushchee-k-voprosu-o-semantike-istoricheskogo-vremeni. Дата обращения: 21.04.2018
7 В политической практике упомянутые Ароном осознание и желание определиться с прошлым порой дают начало значительным концепциям, воплощающимся в крупных и состоятельных проектах: так, в истории становления европейских национальных государств в XIX – начале XX вв. существенную роль сыграли усилия интеллектуалов, многие из которых были историками, и их исследования позже интерпретировались в политических категориях и использовались в политических целях. Как, в частности, отмечает чешский историк Мирослав Грох, рассуждая о некоторых основаниях нациестроительства в Европе Нового времени, важную роль в стимулировании национально-исторического самосознания и этнической сплоченности могла играть «память» о былой независимости или государственности, даже относящихся к очень далекому прошлому. Подобные процессы имели достаточно универсальный характер и относились к событиям в Богемии, Венгрии, Литве, Финляндии, Каталонии и других землях7. Полагаем, что кавычки в упоминании «памяти» тут неслучайны. Ниже этот момент уточняется в контексте соотношения истории и национального мифа.
7. Хрох М. От национальных движений к полностью сформировавшейся нации: процесс строительства наций в Европе / Нации и национализм. М.: Праксис, 2002. С. 128
8 Подчас те же стремления истолковать прошлое проявляются в формах парадоксальных – спекулятивных – возможно, откровенно нежизнеспособных в долгосрочной перспективе, но представленных во властном дискурсе как нечто единственно верное и возможное; попытки же противопоставить ему некую альтернативу встречают противодействие, возможно, даже узаконенное (как не вспомнить нынешние инициативы по «борьбе с искажением истории», где находится место только одному субъекту, одному рассказчику)8. Вопрос о критериях истинности в подобной ситуации волнует историков, философов, прочих теоретиков, но далеко не всегда (и даже, пожалуй, в виде исключения) волнует практиков политики. И дело тут не столько в эффекте принципиальной непознаваемости истории в том смысле, в каком о нем говорил Раймон Арон, рассуждая о «мгновенной схваченности или схваченности мгновенности», которая «недоступна, неуловима, за пределами всякого знания…»9 «Возможно всего-навсего то, что память его вызывает, а рассказчик его вспоминает. Неважно, идет ли речь о естественном или человеческом событии… По правде говоря, воссоздание меньше всего принадлежит истории, сотворенной человеком и для человека. Внутри этой истории занимает место материальный феномен, ибо он является частью индивидуального или коллективного существования, речь идет о материале повествования»: это положение, высказанное Ароном, мы имеем в виду, говоря о неодушевленных «телах», которые одушевляются историей, видимой через призму политического смысла, более или менее длительно существующего в общественном сознании.
8. Последние подобные инициативы были озвучены в Совете Федерации буквально в то время, пока писался этот текст. Спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко предложила создать инициативную группу для борьбы с искажением истории. [Электронный ресурс] URL: http://vseruss.ru/index.php?p=4&catId=1&newsId=48541. Дата обращения: 20.04.2018

9. Арон Р. Введение в философию истории / Избранное: введение в философию истории. М., СПб.: Университетская книга, 2002. С. 243
9 Современная немецкая исследовательница проблемы исторической памяти Алейда Ассман в своей книге «Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика» в качестве примера того, как «работают» монументальные объекты в пространстве памяти, приводит следующий сюжет. В январе 1997 года художник Хорст Хоайзель создал световую инсталляцию, которая проецировалась на Бранденбургские ворота в Берлине. Инсталляция представляла собой изображение ворот концлагеря Аушвиц и была продемонстрирована в ночь на 27 января – в годовщину освобождения узников Освенцима, в Международный день памяти жертв Холокоста10. То, как в художественной форме слились воедино двое ворот, отмечает Ассман, по сей день позволяет воспроизвести «ментальный образ» немецкой памяти, уходящей во времени намного глубже, нежели в период освобождения Германии от нацизма, и охватить большое число значимых фрагментов, составляющих немецкую национальную идентичность. Бранденбургские ворота испытали на себе все самые крутые повороты истории Германии с начала XIX века: их квадрига под управлением богини Виктории то была вывезена в Париж Наполеоном, то возвращена обратно; разрушена в годы Второй мировой войны, затем восстановлена и увенчана флагом сначала СССР, потом ГДР, затем – после объединения Германии – лишена флага вообще, что тоже символично. Упомянутая инсталляция лишь усилила акцент на сочетании того, что Ассман обозначает в качестве диалектики триумфа и травмы.
10. Ассман А. Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 9
10 В российском опыте примером подобного фокуса средоточения коллективного триумфа и травмы можно счесть место, находящееся недалеко от Кремля (и, по совместительству – от прежнего здания Института философии РАН, что, конечно, совпадение). На площади, куда стекаются Пречистенка, Остоженка, Волхонка и Бульварное кольцо, стоит кафедральный собор Русской православной церкви – храм Христа Спасителя. История этого сооружения более чем примечательна, и не только событийно. На наш взгляд, все её этапы хорошо иллюстрируют приведенные выше гипотезы о пространственно-временных связях в создании мифа вечной власти – в данном случае, эксплуатирующей как травму, так и триумф. Мы проанализируем её в духе философского краеведения (термин, предложенный философом и историком А.А.Кара-Мурзой11) – направления, чрезвычайно продуктивного для исследования глубинных смыслов власти – смыслов, далеко не всегда отрефлексированных ею самой.
11. См., например: Кара-Мурза А.А. Философские дилеммы «Писем русского путешественника Н.М. Карамзина // Философские науки. 2016. № 11. С. 59-68; Кара-Мурза А.А. Загадка «Тартюфа». Неизвестные страницы европейского путешествия Н.М. Карамзина (1789–1790) // Николай Карамзин и исторические судьбы России. К 250-летию со дня рождения / Общ. ред. и сост. А.А. Кара-Мурзы, В.Л. Шаровой, А.Ф. Яковлевой. М.: Аквилон, 2016. С. 361-375; Kara-Murza A. Berdyaev's Moscow: A Philosophical Investigation of Local History // Russian Studies in Philosophy. Vol. 53, №4, 2015, pp. 338–351.
11 В отношении места, на котором стоял храм, русская поговорка «свято место пусто не бывает» должна была сработать наоборот – по крайней мере, если верить старой московской легенде о пророчестве игуменьи Алексеевского монастыря, снесенного ради постройки храма. «Сему месту быть пусту»… Проект храма-памятника, впрочем, предполагал обратное: увековечивание памяти о событиях национальной значимости, с внятным акцентом на представления о якобы ранее сложившейся традиции строительства обетных храмов. Отечественная война 1812 года, заполнившая важнейшую нишу в пространстве национального нарратива, со всей очевидностью нуждалась в некоем визуальном воплощении памяти. Соответствующее предложение было впервые озвучено не чиновником, а, как сказали бы сегодня, общественным активистом: Петром Андреевичем Кикиным, в то время дежурным генералом при ставке Кутузова. В декабре 1812 года он написал письмо государственному секретарю, по совместительству известному литературоведу, консерватору Александру Шишкову, незадолго до того сменившему на высоком посту реформатора Сперанского. «Война сия, по-видимому, долженствовавшая решить судьбу России, потрясти основания гражданских и политических связей ея, и даже самой Веры, не есть обыкновенная; почему и памятник должен быть таковой же — Провидение Божие помощью веры и народного духа спасло нас. Ему благодарность, и памятник Ему же принадлежит…» Под памятником Кикин мыслил именно храм, а не любой мемориальный объект, далее в письме проясняя свою мысль: «Боже, спаси нас соделаться несмысленными обезьянами обезьян древних, забыв и в такое при том время, что мы не идолопоклонники! Обелиски, пирамиды и тому подобное льстят надменности и гордости человеческой, но нимало не удовлетворяют благородному, благодарности преисполненному сердцу Христианина. Итак, сердце моё и ум согласно требуют воздвигнуть Храм Спасителю в Москве, под именем Спасского Собора, который один может удовлетворить во всех отношениях ожиданию каждого…»12
12. Ярхо В. Антихрист увяз в русских снегах. [Электронный ресурс] URL: http://his.1september.ru/article.php?ID=200500606. Дата обращения: 02.05.2018
12 Идея пришлась по душе Александру I. «В сохранение вечной памяти того беспримерного усердия, верности и любви к Вере и к Отечеству, какими в сии трудные времена превознёс себя народ Российский, и в ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились Мы в Первопрестольном граде Нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа, подробное о чём постановление возвещено будет в своё время. Да простоит сей Храм многие веки, и да курится в нём пред святым Престолом Божиим кадило благодарности позднейших родов, вместе с любовию и подражанием к делам их предков!» – манифест «о построении в Москве церкви во имя Христа Спасителя, в ознаменование благодарности к промыслу Божию за спасение России от врагов» уже содержит в себе внятные отсылки к истории – пусть не досконально уточненные, но рисующие контуры некоей беспрерывной связанности поколений – связанности, в данном случае, достигнутой в итоге благодаря возведению здания храма в нескольких минутах пешего хода от Кремля13. Исторический центр политической силы (доимперской традиции) получал бы таким образом символическую поддержку существенно большую, чем если бы был реализован изначальный проект строительства, на Воробьевых горах. Интересно, что такая же смена запланированной локации – с Воробьевых гор к Кремлю – возникнет в нашем исследовании позже, с другим героем повествования, памятником князю Владимиру Святославичу.
13. Высочайшій Манифестъ о построеніи въ Москвѣ церкви во имя Христа Спасителя, въ ознаменованіе благодарности къ промыслу Божію за спасеніе Россіи отъ враговъ (1812 г., Декабря 25). [Электронный ресурс] URL: http://www.russportal.ru/index.php?id=russia.manifest1812_12_25_02. Дата обращения: 25.04.2018
13 Строительство началось; первый его этап, под руководством архитектора Карла Витберга, не был удачным: история общей неорганизованности, колоссальных растрат и, в конце концов, ареста и ссылки архитектора, хорошо известна, и мы не будем на ней останавливаться. В контексте нашего сюжета интереснее реализованный проект, так как его стиль – «русско-византийский», или (согласно, например, уточнению историка архитектуры Ильи Печенкина14), «неорусский», стоит рассматривать в контексте исторических и политических смыслов эпохи, причем не только в России XIX века, но и в Европе в целом. Проекты архитектора Константина Тона – выразительные образцы «византийства» в строительстве, не имевшие, впрочем, ничего общего с подлинным зодчеством Византии15. Если вообще уместно говорить о некоем стилистическом единстве в культуре, развивавшейся на протяжении тысячелетия на большом пространстве империи… Эклектизм повсеместно в Европе сменял строгие формы ампира, основанные на узнаваемой геометрии античной, точнее – древнеримской архитектуры. В эклектике смешивались мотивы неоготические, отсылающие к истории европейского средневековья; воспроизводились элементы восточного, «мавританского» или «индийского» стиля (дань колониализму в городах держав-метрополий), или зачинался условно аутентичный стиль, соотносящийся с поисками национальной идентичности в собственной истории (например, национальный романтизм, несколько позже оформившийся в архитектуре скандинавских стран). «Тоновская», как ее называли, архитектура, вполне вписывалась в контекст «теории официальной народности», дополнительно легитимизируя власть не в теории, не на бумаге, а «весомо, грубо, зримо», да простят нам цитату, относящуюся к совершенно иной эпохе.
14. Печенкин И. К вопросу о термине "неорусский стиль". Опыт понимания. Декоративное искусство и предметно-пространственная среда // Вестник МГХПА, 1/2015. С. 138-145

15. Такое мнение, в частности, высказывала Е.А. Борисова, один из самых авторитетных советских и российских историков архитектуры.
14 Храм, строившийся в период правления Николая I, а завершенный и освященный уже при Александре III, логично вписался в идеологию, о которой американский историк, специалист по российской истории Ричард Вортман говорит как об обслуживающей «мифологическую презентацию монарха как трансцендентной фигуры — воплощения российской государственности и российской империи»16. При этом оценивать эту идеологию как принципиально антиевропейскую и антизападническую тоже было бы не вполне верно, хотя её официальное представление могло выглядеть именно так. Но в целом поиск национальной идентичности как силами интеллектуалов, так и государственных чиновников, стремление создать устойчивую конструкцию власти-в-истории или народа-в-истории (там, где речь шла, например, об устроении национальных государств вне империй) – это общеевропейские тенденции XIX столетия, и здесь Россия из Европы никак и никуда не выламывается. Желание же обеспечить «дополнительный «национальный» фундамент» для монархической власти», пользуясь формулировкой Э. Хобсбаума17, было вполне понятным. В этом большом сюжете нас особенно интересует темпоральный аспект. Как представление о власти «здесь и сейчас» сопрягалось с представлением о её истории – о том, чем она была прежде и как трансформировалась во времени?
16. Вортман Р. «Официальная народность» и национальный миф российской монархии XIX века. РОССИЯ / RUSSIA. Вып. 3 (11): Культурные практики в идеологической перспективе. // Россия, XVIII - начало XX века. М.: ОГИ, 1999, с. 233-244

17. E.J. Hobsbawn. Nations and Nationalism since 1780: Programme, Mvth, Reality. Cambridge, 1990. P.84; Heim Dollinger, «Das Leitbild les Burgerkonigtums in der europaischen Monarchic des 19Jahrhunderts», in: Karl Ferdinand Wemer(ed.), Hof, Kultur, und Politik im19 Jahrhunderts. Bonn, 1985. P. 325-362.
15 По существу, ответ должен быть – никак. Постоянство власти и есть её самый надежный фундамент в этатистской парадигме. Легитимация авторитаризма, подобного российскому самодержавию, наиболее надежна, когда опирается на традицию (если апеллировать к «большой тройке» типов легитимации власти Макса Вебера). Р. Вортман отмечает, и в этом мы с ним солидарны, что от николаевской эпохи к периоду правления Александра III включительно официальный национальный нарратив приобретал всё более линейный вид, в духе карамзинской историографии, впервые представившей события прошлого России в виде порядка, лишенного заметных случайностей.
16 Николай Михайлович Карамзин, будучи фигурой совершенно в духе Просвещения, безусловно вписывается в тип историка, выше описанного нами в интерпретации Р. Козеллека: автора не просто ищущего на первый взгляд неочевидные связи прошлого и настоящего, но и деятельного, созидающего – то есть автора концепции. В этом смысле Карамзин действительно создал «историю государства российского» (hat gemacht) – но как теоретик. Что же до политической практики, о которой идет речь, то она – что ранее, что теперь – эффективнее всего использует историю в инструментальном смысле как специфическим образом выстроенный исторический миф. Это еще один аспект нашего краткого исследования.
17 Подобно архаическому мифу, современная этатистская мифология призвана объяснять мир и определенным образом направлять действия своих приверженцев: политический миф массового общества обладает мобилизационными свойствами в большей степени, чем любые другие версии мифа. Хронология мифа алогична: он обращен в прошлое и в будущее, по большей части игнорируя настоящее (а значит, объективные и наиболее поддающиеся рационализации реалии). Внеисторичность мифа позволяет представить власть как нечто неизменное, статичное, как некую неподвластную объективным обстоятельствам целостность: в том числе, создать континуум власти, воспроизведенный в архитектурных и монументальных формах.
18 Как отмечает немецкий философ, исследователь проблематики мифа Курт Хюбнер, в мифологическом сознании «нация» воспринимается не только на основе объективных факторов, как-то: общность языка, территории, но и в контексте истории, причем не окончательно ушедшей в прошлое, а как бы продолжающей длиться здесь и сейчас, оказывая влияние на текущие события. Отсюда, отмечает Хюбнер, стремление действовать «в духе прародителей», «в духе исторического наследия», «согласно заповедям и ценностям предков» и т. д. Фактически, имеет место тождество между современными и будущими событиями, с одной стороны, и событиями минувшими. На подобное восприятие оказывают воздействие и предметы материальной сферы; артефакты, несущие в себе «дух времени»: предметы старины, объекты культа, памятники архитектуры и т.д. Физическое в этом случае растворяется в идеально-материальном единстве, что вообще характерно для мифических субстанций18.
18. Хюбнер К. Истина мифа. М.: Республика, 1996., С. 325-340
19 Дальнейшая судьба храма Христа Спасителя не менее примечательна с точки зрения анализа феномена хронотопа власти. Храм был снесен в 1931 году, согласно решению, принятому на заседании ЦИК СССР под председательством М. И. Калинина 13 июля того же года. Идея строительства в Москве здания, в котором проходили бы собрания Советов, высказал Сергей Киров еще в 1922 году, почти еще на старте новой эпохи. «О нас много говорят, нас характеризуют тем, что мы с быстротою молнии стираем с лица земли дворцы банкиров, помещиков и царей. Это верно. Воздвигнем же на месте их новый дворец рабочих и трудящихся крестьян, соберем все, чем богаты советские страны, вложим все наше рабоче-крестьянское творчество в этот памятник и покажем нашим друзьям и недругам, что мы, «полуазиаты», мы, на которых до сих пор продолжают смотреть сверху вниз, способны украшать грешную землю такими памятниками, которые нашим врагам и не снились…»19 Проект обещал быть поистине грандиозным. Так и вышло. Примечательно, что в данном случае власть присутствовала в архитектуре буквально персонально: решение о строительстве Дворца Советов принимал лично Иосиф Сталин20.
19. Рогачёв А. В. Великие стройки социализма. — М: Центрполиграф, 2014. C. 187

20. Хмельницкий Д. Архитектура Сталина. Психология и стиль. — М.: Прогресс-Традиция, 2007. С. 78
20 Проекты Дворца Советов, представленные на первый конкурс, поступили не только от советских, но и от зарубежных архитекторов, среди которых были такие именитые мастера, как сооснователь движения «Баухаус» Вальтер Гропиус и французский архитектор Ле Корбюзье. Участие последнего, как представляется, особенно интересно: отец-основатель функционализма в архитектуре, выдающийся новатор Ле Корбюзье задумал здание, которое при безусловно впечатляющем масштабе было бы соразмерно человеку, не подавляло бы его, а словно подчеркивало бы образ того нового человеческого существа, которое олицетворяло бы беспрецедентные исторические свершения21. Однако, как представляется, именно подчеркнуто футуристический характер не позволил замыслу Ле Корбюзье продвинуться дальше проекта на бумаге. Сталинская эпоха и соответствующая ей архитектура практически полностью порвали с подчеркнутым внеисторизмом первого советского десятилетия – а вернее, с историей пока еще небывшего, историей будущего.
21. Конкурсный проект на здание Дворца Советов в Москве. 1931. Ле Корбюзье. [Электронный ресурс] URL: http://corbusier.totalarch.com/palace_soviets. Дата обращения: 10.05.2018
21 Проект, завершенный в 1934 году, принадлежал Борису Иофану и с точки зрения исторических коннотаций был весьма примечательным. В каком стиле должно было быть построено монументальное (415 метров!) здание, призванное быть не просто сооружением для административных нужд, но подлинным символом эпохи, вечным памятником идее победы пролетариата в классовой борьбе и лично Владимиру Ленину (колоссальная фигура которого должна была бы увенчать здание Дворца)? Современный теоретик Андрей Бархин отмечает, что однозначно сопоставлять архитектуру Дворца Советов с «ребристым стилем» американских небоскребов того времени, построенных в духе ар-деко, не вполне корректно22. По сути, здесь пересеклись в самых фантастических пропорциях архитектурные символы нескольких исторических эпох. Во-первых, Дворец Советов, напоминающий гигантский телескоп, направленный в небо, явно имел в себе признаки футуристических строений из фильма Фрица Ланга «Метрополис» (1927), а также – парадоксально, но и в определенном смысле логично – черты Вавилонской башни с знаменитого рисунка Корнелиуса Декера к трактату немецкого ученого-полимата и монаха-иезуита Атанасиуса Кирхера (1679 г.)… Сюжет этот сам по себе исключительно интересен, но остановиться на нем подробнее мы, к сожалению, здесь не имеем возможности. Отметим, помимо вышесказанного, сходство проектируемого здания с зиккуратами доколумбовой Америки и с готическими храмами средневековой Европы: ретроспективный, исторический контекст, связывающий проект с его современностью, был обескураживающее пестрым, но с позиций властного дискурса своей эпохи – достаточно непротиворечивым для того, чтобы масштабное здание было бы воздвигнуто в центре Москвы. То, что этого так и не произошло – скорее, стечение обстоятельств; тот же факт, что архитектор Борис Иофан, автор успешного проекта, построил совсем недалеко от запланированного для Дворца Советов места жилой дом, знаменитый Дом на набережной, ставший страшным и печальным «образом в камне» сталинской эпохи – на наш взгляд, даже слишком символично для иллюстрации коллективной травмы советского и российского общества.
22. Бархин А. Ребристый стиль высотных зданий и неоархаизм в архитектуре 1920-1930-х // Academia. Архитектура и строительство. № 3, 2016. С. 56-65
22 Как проект политический и идеологический, «Дворец рабочих и трудящихся крестьян», очевидно, требовал особых социальных условий, что заставляет нас размышлять о специфике общества не просто модерного, но и массового. В самом деле, при сравнениями с теми архитектурными объектами прошлого, которые также ассоциируются с некими политическими смыслами, разница именно в этом измерении очень заметна. Строился ли Версаль с тем, чтобы поразить, мобилизовать или объединить народ? Кто, в таком случае, был этим «народом»? По замечанию американского историка, специалиста по истории французского абсолютизма Ричарда С. Данна, король Людовик XIV позволил жить при дворе всем главным представителем знати, но не по доброте душевной, а из соображений прагматической целесообразности: имея аристократию в поле зрения, проще было избежать интриг и усобиц, опасных для централизованного правления, установившегося к тому моменту во Франции23. По сути, только эта небольшая социальная группа и была подобием нации; о французском обществе в целом на тот момент можно говорить лишь как о «протонациональном». Согласно ставшей уже вполне классической концепции историка Юджина Вебера, складывание подлинно национального сообщества французов происходит существенно позже; как о выраженном, о нем можно говорить лишь применительно к периоду 1870-х годов и далее24. Эти крестьяне «до французов» строили Версаль (строителей сгоняли из разных, в том числе отдаленных, провинций и даже из Фландрии), но они не ассоциировали себя с теми архитектурными объектами, что возводили, и у власти не было задачи дополнительно легитимизировать себя в глазах подданных таким образом.
23. Данн Р.С. Эпоха религиозных войн. 1559—1689. М.: Центрполиграф, 2011. С. 197

24. Weber E. Peasants into Frenchmen. Stanford, California: Stanford University Press. 1976.
23 Эпоха массового общества формирует принципиально иной идейный и символический ландшафт. Элиас Канетти – философ, чрезвычайно глубоко прочувствовавший сущностную специфику массового общества – связывает появление масс с процессами модернизации и урбанизации, с активным перемещением больших групп в города и формированием особого пространства современного города. Процессы «извержения», то есть превращения закрытой массы прошлого в современную открытую массу Канетти относит к эпохе Французской революции и дальше, что, конечно, дает дополнительные ассоциации, касающиеся социально-политических эффектов и другой революции, видимым символом которой должен был бы стать Дворец советов. Колоссальный храм победившего пролетариата, вознесшийся на месте былого храма, символизировал бы неизбежную победу мировой революции, не допуская при этом чрезмерных волнений собственных масс, чья революционность в 1930-е годы, период всесторонней этатизации, уже была совершенно нежелательной для власти. Интересно, что Канетти приписывает это свойство – действовать на массы вдохновляющим, но и ограничительным образом – именно религии: «Верующих собирают в одних и тех же зданиях к одному и тому же часу и воздействуют на них посредством одних и тех же приемов, в результате чего они впадают в мягкое состояние массы, которое их возбуждает, не давая при этом перейти определенные границы, и делает возможным привыкание…»25 Дополнительные ассоциации с подобным представлением о массе, кстати, рождает и форма Дворца по проекту Иофана: возносящаяся высоко вверх по вертикали, но имеющая круг в сечении, создавая таким образом классическую, даже архаическую форму арены, что, по Канетти, создает «двойную закрытую массу». «Снаружи арена четко ограничена. Она обычно видна отовсюду. Ее положение в городе, место, которое она занимает, общеизвестно. Каждый чувствует, где она находится, даже не думая о ней... Наружу, то есть городу, арена демонстрирует безжизненную стену. Вовнутрь она повернута стеной из людей. Все присутствующие сидят к городу спиной. Они изъяты из строения города, из его стен и улиц. Пока они пребывают на арене, их не касается, что происходит в городе. Они оставили позади его жизнь, его связи, правила и привычки. На определенное время им гарантировано пребывание вместе в большой массе и обещано возбуждение, но с одним решающим условием: масса должна разрядиться вовнутрь»26. Приведенная нами пространная цитата позволяет, как нам представляется, под определенным углом взглянуть на те не только политические, но и психологические эффекты, которые стали бы возможны в результате реализации подобного проекта. Архитектурное сооружение, объединившее бы в свои стенах не отдельных индивидов, а создающее в своих стенах нечто вроде руссоистской утопии «общей воли», увенчанное гигантской фигурой, воплотившей в себе лик власти – поистине грандиозный центр политического.
25. Канетти Э. Масса и власть. М.: Аd Marginem, 1997. – С. 30

26. Канетти Э. Масса и власть. М.: Аd Marginem, 1997. – С. 33
24 Исходя из всего вышесказанного, мы можем предположить, что монументальный архитектурный проект, по сути, призван воплощать в себе то, что историк-медиевист Эрнст Канторович в своем знаменитом труде «Два тела короля» обозначает в качестве Corpus Mysticum – не просто мистического, но корпоративного тела (церкви)... Мы не стремимся проводить здесь прямые параллели: сравнение, буквально, системы власти и политической/духовной культуры, свойственных средневековой европейской монархии и их же применительно к российской модели самодержавия XIX века (тем более – к советской и современной российской системам) было бы чрезмерно большой натяжкой. Но, полагаем, коннотации политических смыслов, ритуальных практик и символик более чем возможны. Рассмотрим их подробнее.
25 Канторович, ссылаясь на рассуждения авторов-теологов XIII века (Симон из Турне, Гвиберт Ножанский и др.), отмечает различие между телом индивидуальным и коллективным, corpus principale и corpus mysticum, уточняя, что это различие – социологическое, хотя на тот момент дискуссия о «телах» и велась еще в проблемном поле теологии, а не политики. Канторович, впрочем, видит в этом противопоставлении предшественника будущей концепции «двух тел короля»27. Эта концепция rex qui nunquam moritur, «короля, который не умирает никогда», была достаточно сложной ввиду своего многофакторного характера; Канторович называет три из них: непрерывность Династии, корпоративный характер Короны и бессмертие королевского Достоинства28. В условиях режима (формально) демократического эти критерии, некогда расплывчатые, лишаются своего предметного содержания, но сохраняют символический смысл, важный для преемственности «вечной» власти в своем материальном воплощении. Можно сказать, мы по сей день живем в Средневековье поэтому; а не потому, что имеет место избыточное насилие со стороны государственной машины, ограничение прав и свобод или клерикализм политики…
27. Канторович Э. Х. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. М.: Изд-во Института Гайдара, 2015. С. 185

28. Канторович Э. Х. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. М.: Изд-во Института Гайдара, 2015. С. 289
26 Интересно, что к исследованию Канторовича обращается Мишель Фуко в своей работе «Надзирать и наказывать», посвященной анализу дисциплинарных практик власти в Европе в Новое время, упоминая «элемент, неподвластный времени и утверждающийся как физическая, однако неосязаемая опора для короны». Мы же, в свою очередь, апеллируем к политико-философской антропологии Мишеля Фуко, размышляя о том, «где» и «когда» существует власть. По Фуко, «не-юридический», внеинституциональный характер власти означает ее рассеянность в общественном пространстве, что делает ее равно неуловимой и вездесущей. Процитируем знаменитое предположение, согласно которому «под властью... следует понимать, прежде всего, множественность отношений силы… понимать игру, которая путем беспрерывных битв и столкновений их трансформирует, усиливает и инвертирует; понимать опоры, которые эти отношения силы находят друг в друге таким образом, что образуется цепь или система, или, напротив, понимать смещения и противоречия, которые их друг от друга обособляют… стратегии, внутри которых эти отношения силы достигают своей действенности, стратегии, общий абрис или же институциональная кристаллизация которых воплощаются в государственных аппаратах, в формулировании закона, в формах социального господства»29. Если, в концепции Фуко, власть «повсюду, не потому, что она все охватывает, но потому, что она отовсюду исходит» – и, таким образом, устанавливается пространственное отношение власти – то мы уточним, со своей стороны: власть не просто существует везде, но также она существует всегда. Ее внеинституциональный, внеорганизационный характер заключается и в ее темпоральных свойствах, в способности присваивать и реинтерпретировать историю.
29. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. Пер. с франц.— М., Касталь, 1996. С. 192
27 Здесь стоит обратиться к еще одной связанной теме: тому, как власть ныне присутствующая, то есть наделенная некоторой «жизнью», оперирует конкретными, персонифицированными образами прошлого, тем или иным образом связывая их с собой. Применительно к постсоветским обществам этот феномен, в частности, проанализировала американский антрополог и теоретик нации Кэтрин Вердери: в своей книге «Политическая жизнь мертвых тел» исследовательница рассуждает о феномене «тела» в философском и политическом смысле, о «символических двигателях» (symbolic vehicles), эффективно работающих в политике именно благодаря своей материальной природе. «В отличие, к примеру, от «патриотизма» или «гражданского общества», [мертвое] тело может быть перемещено, продемонстрировано, или стратегическим образом помещено в определенное место», – отмечает Вердери. «Тела обладают преимуществом конкретности, которая, тем не менее, преодолевает (в оригинале: transcend – В.Ш.) время, немедленно делая прошлое настоящим…»30 Мы, в контексте собственной постсоветской политической и общественной культуры, можем приводить вполне иллюстративные примеры того, как власть действует сообразно подобной логике. В первую очередь, естественно, в голову приходит незавершенная и по сей день дискуссия о возможной судьбе забальзамированного тела основателя советского государства: парадоксального и вполне трагического кадавра, символизирующего уже не преемственность власти какой-то конкретной партии (ее преемница, будем честны, реальное участие во власти демонстрирует не особенно убедительно), но сакральности status quo любой власти, не угрожающей ныне существующей. Тем лучше, если «мертвое тело» присутствует и вовсе символическим образом, являясь в виде памятника – настолько условного, насколько это соответствует актуальной политической конъюнктуре. Так, памятник изрядно мифологизированному персонажу отечественной истории, князю киевскому Владимиру Святославичу задумывался – опять же – стоящим на Воробьевых горах, но в итоге обосновался у стен Кремля, изрядно, правда, потеряв в масштабе.
30. Verdery K. The Political Lives of Dead Bodies: Reburial and Postsocialist Change. Columbia University Press, New York, 1999. P. 27
28 Как соотносятся образ реально жившего и правившего новгородского, позже киевского князя Владимира – по общим заключениям историков, вполне типичного представителя своего времени – и равнопостольного крестителя всея Руси, представленного в сегодняшней риторике политических деятелей? Параллели, прямо скажем, довольно условные. Но внутренней гармонии властного дискурса некоторые несоответствия не помеха. Не случайно среди москвичей уже некоторое время бытует шутка о трех Владимирах («один сидит, второй лежит, третий стоит») в треугольнике Кремля – Красной площади – Боровицкой площади, имеющем на карте города совершенно четкие очертания. Памятник, как замерший на неопределенное время Голем, используется по воле и усмотрению своего создателя – и в прямом смысле переживет его, создателя, физическое тело.
29 «Через время мы осознаем свою идентичность», – это замечание Раймона Арона в контексте нашего исследования представляется верной финальной нотой. Размышляя об идентичности таких крупных групп, как нация, общество, мы вынуждены оценивать – насколько универсальной или, напротив, ограничивающей, является идентичность, полученная в результате подобного опыта; имеют ли её внутренние механизмы характер включающий, инклюзивный, или же исключающий те или иные группы (в прошлом и/или настоящем). Государство опредмечивает время в монументально-архитектурных формах, конструируя миф непрерывного континуума собственной власти. При таком прочтении история видится максимально линейной; диалектика травмы и триумфа уничтожается: для осознания травмы попросту не остается места в череде непрерывных триумфов. Но подобная оптика в отношении собственного общего прошлого никак не может идти на пользу диалогу между государством и обществом, между властью и гражданами. Совместные переживания, как нам представляется, должны оставлять место не только для безудержного самовозвелечивания или исступленного же самобичевания, но и для объективного – пусть и страстного! – взгляда в историю, без которого невозможны ни взвешенная справедливая оценка настоящей действительности, ни перспективное видение будущего.

References



Additional sources and materials

1.Hobsbawm E.J. Nations and Nationalism since 1780: Programme, Mvth, Reality. Cambridge, 1990. P.84; Heim Dollinger, «Das Leitbild les Burgerkonigtums in der europaischen Monarchic des 19Jahrhunderts», in: Karl Ferdinand Wemer(ed.), Hof, Kultur, und Politik im19 Jahrhunderts. Bonn, 1985. — 191 рp.


2.Kara-Murza A. Berdyaev's Moscow: A Philosophical Investigation of Local History // Russian Studies in Philosophy. Vol. 53, №4, 2015, pp. 338–351.


3.Weber E. Peasants into Frenchmen. Stanford, California: Stanford University Press. 1976. — 615 pp.


4.Verdery K. The Political Lives of Dead Bodies: Reburial and Postsocialist Change. Columbia University Press, New York, 1999. — 185 pp.


5.Aron R. Izbrannoe: Vvedenie v filosofiju istorii. SPb.: Universitetskaja kniga, 2000. — 543 s.


6.Assman A. Dlinnaja ten' proshlogo. Memorial'naja kul'tura i istoricheskaja politika. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2014. — 323 s.


7.Barhin A. Rebristyj stil' vysotnyh zdanij i neoarhaizm v arhitekture 1920-1930-h // Academia. Arhitektura i stroitel'stvo. № 3, 2016. S. 56-65


8.Borisova E. A. Russkaja arhitektura vtoroj poloviny XIX veka. M.: Nauka, 1979. — 320 s.


9.V Moskve torzhestvenno otkryli bjusty Stalina, Andropova i Gorbacheva. [Jelektronnyj resurs] URL: https://www.rbc.ru/society/22/09/2017/59c4e6449a79471e40a1ee35. Data obrashhenija: 21.04.2018


10.Vortman R. «Oficial'naja narodnost'» i nacional'nyj mif rossijskoj monarhii XIX veka. ROSSIJa / RUSSIA. Vyp. 3 (11): Kul'turnye praktiki v ideologicheskoj perspektive. // Rossija, XVIII - nachalo XX veka. M.: OGI, 1999. S. 233-244


11.Vysochajshіj Manifest o postroenіi v Moskvѣ cerkvi vo imja Hrista Spasitelja, v oznamenovanіe blagodarnosti k promyslu Bozhіju za spasenіe Rossіi ot vragov (1812 g., Dekabrja 25). [Jelektronnyj resurs] URL: http://www.russportal.ru/index.php?id=russia.manifest1812_12_25_02. Data obrashhenija: 25.04.2018


12.Dann R.S. Jepoha religioznyh vojn. 1559—1689. M.: Centrpoligraf, 2011. — 287 s. 


13.Kanetti E. Massa i vlast'. M.: Ad Marginem, 1997. — 527 s.


14.Kantorovich E. H. Dva tela korolja. Issledovanie po srednevekovoj politicheskoj teologii. M.: Izd-vo Instituta Gajdara, 2015. — 752 s.


15.Kara-Murza A.A. Zagadka «Tartyufa». Neizvestnye stranicy evropejskogo puteshestviya N.M. Karamzina (1789–1790) // Nikolaj Karamzin i istoricheskie sud'by Rossii. K 250-letiyu so dnya rozhdeniya / Obshch. red. i sost. A.A. Kara-Murzy, V.L. SHarovoj, A.F. YAkovlevoj. M.: Akvilon, 2016. S. 361-375


16.Kara-Murza A.A. Filosofskie dilemmy «Pisem russkogo puteshestvennika N.M. Karamzina  // Filosofskie nauki. 2016. № 11. S. 59-68


17.Kozellek R. Mozhem li my rasporjazhat'sja istoriej? (Iz knigi «Proshedshee budushhee. K voprosu o semantike istoricheskogo vremeni»). [Jelektronnyj resurs] URL: http://www.strana-oz.ru/2004/5/mozhem-li-my-rasporyazhatsya-istoriey-iz-knigi-proshedshee-budushchee-k-voprosu-o-semantike-istoricheskogo-vremeni. Data obrashhenija: 21.04.2018


18.Konkursnyj proekt na zdanie Dvorca Sovetov v Moskve. 1931. Le Korbjuz'e. [Jelektronnyj resurs] URL: http://corbusier.totalarch.com/palace_soviets. Data obrashhenija: 02.05.2018


19.Na "Allee pravitelej" v Moskve ustanovili bjust El'cina. [Jelektronnyj resurs] URL: http://tass.ru/obschestvo/5150376. Data obrashhenija: 21.04.2018


20.Pechenkin I. K voprosu o termine "neorusskij stil'". Opyt ponimanija. Dekorativnoe iskusstvo i predmetno-prostranstvennaja sreda // Vestnik MGHPA, 1/2015. S. 138-145


21.Rogachjov A. Velikie strojki socializma. — M.: Centrpoligraf, 2014. — 480 s.


22.Spiker Soveta Federacii Valentina Matvienko predlozhila sozdat' iniciativnuju gruppu dlja bor'by s iskazheniem istorii. [Jelektronnyj resurs] URL: http://vseruss.ru/index.php?p=4&catId=1&newsId=48541. Data obrashhenija: 20.04.2018


23.Fuko M. Volja k istine: po tu storonu znanija, vlasti i seksual'nosti. Raboty raznyh let. Per. s franc.— M.: Kastal', 1996. — 448 s.


24.Hmel'nickij D. Arhitektura Stalina. Psihologija i stil'. — M.: Progress-Tradicija, 2007. — 374 s.


25.Hroh M. Ot nacional'nyh dvizhenij k polnost'ju sformirovavshejsja nacii: process stroitel'stva nacij v Evrope / Nacii i nacionalizm. M.: Praksis, 2002. — 416 s.


26.Hjubner K. Istina mifa. M.: Respublika, 1996. – 448 s.


27.Jarho V. Antihrist uvjaz v russkih snegah. [Jelektronnyj resurs] URL: http://his.1september.ru/article.php?ID=200500606. Data obrashhenija: 02.05.2018